ЖИЗНЬ И ТВОРЕНИЯ

Бэда был монах, ученый и учитель; самый образованный человек своего времени; самый ранний и наиболее влиятельный из всех английских историков. Почти все, что мы знаем о жизни Бэды, написано им самим в краткой автобиографической заметке, завершающей "Церковную историю английского народа". Жизнь его небогата внешними событиями. Он родился поблизости от монастыря Уэармут, в семилетнем возрасте был отдан туда на воспитание, переведен в соседний монастырь Джэрроу вскоре после его основания в 691 г. и там принял монашество. Около 692 г. рукоположен в диаконы, в 703 г. — в священники. Известно, что он посещал монастырь в Линдисфарне и, возможно, путешествовал до самого Йорка. Однако, по его собственным словам, всю жизнь он провел в Джэерроу. Он писал: "Отдав все время своей жизни этому монастырю, я всецело предался изучению Священного писания и, соблюдая монашеское правило и ежедневные службы в храме, всегда находил отраду в том, чтобы учиться самому, учить других и писать"[1].

Бэде принадлежит около сорока работ, которые в совокупности составляют нечто вроде энциклопедии. Двадцать пять из них содержат библейские комментарии, охватывающие большинство книг Ветхого и Нового заветов, а также апокрифы. Остальные включают жития святых и мучеников; "Жития аббатов монастыря Узармут-Джэрроу"; "Церковную историю английского народа"; опыт космографии "О природе вещей"; трактаты по астрономии, хронологии, математике, медицине, философии, грамматике, риторике, поэтике, музыке, наконец, "Книгу гимнов" и "Книгу эпиграмм", сочиненные героическим и элегическим стихом. Все они написаны на латинском языке.

Ученая и наставническая деятельность Бэды принесла свои плоды. Под его влиянием и по его совету Эгберт, глава кафедральной церкви в Йорке, продолжал пестовать и лелеять ту образовательную традицию, которая дала в VIII в. целую научную школу, известную далеко за пределами Англии. Ученое рвение Бэды было подхвачено Алкуином, воплотившим его в своей миссионерской деятельности при дворе Карла Великого. Бонифаций, прозванный "апостолом Германии", умолял в письме архиепископа Эгберта прислать ему в дар что-нибудь из творений Бэды как "искру от того церковного светоча, который был возжжен Святым Духом в вашей северной земле" [2]. Произведения Бэды ценились в VIII в. при дворе мерсийского короля Оффы и в IX в. при дворе уэссекского короля Альфреда. Последнему принадлежит почин перевода "Церковной истории английского народа" на древнеанглийский язык.

Во времена Карла Великого сочинения Бэды можно было найти в любой монастырской библиотеке Западной Европы. Историки и теологи безоговорочно доверяли ему и включали большие отрывки из его работ в собственные сочинения. Его репутация как математика была очень высока. Астрономические расчеты Бэды, таблицы вычисления Пасхи, мартиролог и учебные трактаты оставались для поколений специалистов образцом для подражания, постоянно читались и переписывались. Наконец, как комментатор, — а комментарии к Библии составляют самую обширную часть его работ — он приобрел авторитет, сравнимый, пожалуй, лишь с авторитетом самых крупных отцов Западной Церкви — Блаженного Иеронима, Амвросия Медиоланского, Блаженного Августина и Григория Великого.

Однако, главный труд, с которым неизменно связывается имя Бэды, — это "Церковная история английского народа". На простой и ясной латыни излагает он в ней историю Британии со времен походов Цезаря по 731 г. Бэда был прекрасным рассказчиком. Как живые, проходят перед читателем короли и епископы, королевы и аббатиссы, монахи и монахини, воины и отшельники, простолюдины и ученые, святые и грешники. Чума и голод, сражения и убийства, чудеса и видения наполняют страницы этой книги. Жизнь человека раннесредневековой Англии представлена во всех ее многообразных проявлениях: это поистине жизнь тела, души и духа. Книга дает возможность наблюдать основные этапы христианизации Англии: высадку на юге миссии Св. Августина, прозванного позже Кентерберийским, крещение северных англов при епископе Паулине, Св. Айдане и короле Освальде; историю Мидленда и Восточной Англии; рост и расцвет монастырей в Британии; битвы, в ходе которых один король сменил другого, язычники побивали христиан, а христианство одержало в конечном итоге победу над языческим миром.

Этот труд и по сей день остается непревзойденным во многих отношениях. Он замечателен прежде всего тем, что Бэде удалось сплести разрозненные нити местных преданий в целостную ткань повествования. Это уже не хроника, но история единого народа в точнейшем смысле слова. И даже удостоверяя множество чудес, она не становится от этого некритической компиляцией легенд.

Поражает уникальная способность Бэды привлечь к поискам материалов всех, от кого, как он сам выражается в предисловии, можно ожидать "знания правды". Аббат Альбин посылает ему информацию через некоего Нотхельма, устно и в письмах. Нотхельм едет в Рим и с разрешения Сергия II раскапывает папские архивы. Епископ Даниэль снабжает его источниками по истории западных саксов. Епископ Кюнеберт помогает ему описать историю острова Линдсней, на котором закончил свою отшельническую жизнь Св. Кутберт. Аббат Есий - о котором теперь ровно ничего не известно — становится его главным осведомителем в делах восточных саксов. К монахам Ластингама Бэда отправляется лично, чтобы распросить их о жизни Св. Чада. Он посещает монастырь в Линдисфарне, чтобы побольше разузнать о жизни Св. Кутберта.

В "Церковной истории английского народа" проявились самые разнообразные дарования Бэды, и в этом — одна из возможных причин его неувядаемой славы. Живописуя подробности становления христианской церкви в англосаксонских королевствах, Бэда отдавал дань честолюбию местных князей. Важнее, однако, то, что он первым выразил идею единства английской нации, которая в его время была далеко не очевидной. Запечатлев раннюю английскую историю в ярких и запоминающихся картинах, Бэда явился одним из создателей "национальной мифологии" и внес свой вклад в формирование того образа "Великой Британии", который окончательно сложился в эпоху Реформации и в век королевы Виктории [3]. "История" Бэды написана увлекательно, она — не только крупный исторический труд, но и великое произведение искусства, и в этом смысле Бэда заслужил право на звание предтечи английской словесности. В нем также очевидно заявляет о себе та морализаторская струнка, которой суждено стать одной из черт английского литературного гения.

И все же главное сочинение Бэды — это не набор увлекательных легенд, не перечень назидательных примеров, не реестр фактов, служащих обоснованию политического идеала. Признавая множественность заслуг Бэды, потомки отчасти утеряли тот цельный взгляд на его труды, которым обладали современники.

Бэда как писатель и историк имеет, пожалуй, немало прототипов и последователей, но не имеет аналога в западноевропейской культуре. Фигура Бэды и по сей день возвышается над многими его предшественниками и учениками, привлекая своим неповторимым своеобразием. Подобно Евсевию Кесарийскому, он — автор крупнейшей истории раннехристианской церкви. Подобно Григорию Турскому во Франции, он — первый вполне национальный историограф Британии, "отец английской истории". Однако, наряду с этим, он удостоился также эпитета "отец средневековья" [4]. Видимо, с этого эпитета и стоит начать рассуждение о причинах той популярности и пиетета, которые уже на протяжении многих веков окружают имя Бэды. Думается, что как в личности Бэды, так и в его трудах нашел нашел наиболее гармоническое воплощение тот образ мыслей и чувств, с которым, как с "наследием средневековья" постаралось разделаться новое время, но ценить который постепенно научается эпоха новейшей истории — наш век. "Церковная история английского народа" Бэды — благодатное поле работы для медиевиста как по тематике, так и по духу.

Дух, которым проникнуто это сочинение, представляет парадокс для современного научного сознания. С одной стороны, исследователи приписывают Бэде вполне "научное" обращение с источниками и восторгаются скрупулезным перечислением их автором: предисловие Бэды в "Истории" читается как предисловие к любой из современных научных работ. Тщательность, честность и трезвость неизменно отмечаются как отличительные черты Бэды-рассказчика. Авместе с тем те же самые исследователи бывают столь неприятно поражены обилием чудес в его повествовании, что невольно задаются вопросом: можно ли вообще принимать всерьез историка, который позволяет себя повторять фантастический рассказ о епископе, избитом до синяков Св. Петром у его раки в Кентербери? Восхищаясь стремлением Бэды к исчерпывающему изложению и даже несколько недоумевая по поводу таких "длиннот" как цитирование немалых по объему документов, иногда ставят ему в урек избирательный подход к материалу, некоторую его "подгонку", осуществляемую с явно дидактическими целями. Почему, в самом деле, Бэда не упоминает в своей "Истории" все те недостатки английского духовенства, на которые он так горько сетует в личном письме к архиепископу Йоркскому? Почему так подробно останавливается на контактах с папским Римом и ничего не говорит о контактах с церквами франкской Галлии?

Ответ, очевидно, заключается в том, что взгляд Бэды на историю и ее смысл существенно отличался от нашего. Для него не было противоречий в том, что кажется противоречивым научному сознанию нового времени.. И не только потому, что его научный подход менее дифференцирован (так, он не противопоставлял категорий "сверхъестественное" и "объективное", "Фактическое изложение" и "нравоучение"), но прежде всего потому, что в его сознании превалировали иные ценности и иные точки отсчета. Выявить эти ценности — и значит понять фигуру Бэды во всей его цельности и полноте. Далее мы попытаемся сформулировать цель, задачи и методы Бэды-историка, а в заключение вернемся к его личности.

Средневековый мир возникает на грани столкновения и взаимопроникновения античности и варварства как двух полярных сил, сплав которых дал толчок становлению новой, западноевропейской цивилизации. Греко-римская образованность, принявшая в себя христианскую мысль как "дар Иудеи", и политическое творчество германских вождей — вот два основания, на которых стала созидаться ранняя культура современных европейских наций. Объединение этих начал на британской почве и составляет лейтмотив "Церковной истории английского народа".

Однако история, создаваемая Бэдой, — это новый тип исторического сочинения, начало которому было положено Евсевием, епископом Кесарийским, другом императора Константина I и его главным советником по церковным делам. Бэда знал "Истоию" Евсевия в латинском переводе, а возможно, имел доступ и к греческому оригиналу. Евсевий порывает с античной исторической традицией через смещение приоритетов и акцентов. Ядром человеческого земного бытия служит для него христианская Церковь; история гонений и мученичеств, коварных ересей и торжества истины выступает как видимое проявление невидимого Божьего замысла о спасении людей.

Как и Евсевий, Бэда пишет "историю спасения"[5], но применительно к английской нации, а не к христианскому сообществу в целом. Угадывая и мудро прозревая в политике англосаксонских королей будущую Великую Британию, Бэда интересуется ею не самой по себе, а в ее связи с Церковью как идеалом исторической общности людей. Политическая история англосаксонских племен обретает для него смысл как история народа, решившего объединиться внутри и на основе вселенской Церкви Христа. Род англов, чье имя было по-новому истолковано в легендарной реплике папы Григория I ("не англы, но ангелы!"), получает право на вхождение в семью цивилизованных европейских народов через причастность Телу Христову.

Взаимопереплетение и взаимодействие земного и небесного в историческом бытии служат темой многих других сочинений Бэды. Не случайно "Церковная история английского народа" (731 г.) — последнее крупное его сочинение. Бэда пришел к истории через другие жанры — комментарии к Библии, хронологию, хронику и агиографию. Потому так трудно отделить Бэду-историка от Бэды-экзегета или агиографа (как бы ни хотелось этого подчас современным исследователям!), что написание истории было для него естественным результатом и сплавом этих его более ранних занятий.

Священное писание давало ключ к оценке священной истории, а последняя выступала как мерило для всемирной истории. Считалось, что буквальный смысл составлял лишь малую долю значения Писания. Буквальный смысл скрывал под собой мистические вещи; их обнаружение и истолкование составляло задачу экзегета. Мистический смысл имели прежде всего числа и даты, такие, например, как размеры храма Соломона, семь дней первотворения, день празднования Пасхи.

Бэда посвятил христианскому календарю две работы — "Книгу о времени" (703 г.) и "Об исчислении времен" (726 г.). К первому сочинению была приложена хроника, которая подверглась затем переработке и расширению в произведении под названием "Хроника, или о шести мировых эпохах". Последняя явилась главным источником для последующих составителей мировых хроник, а также для историков средневековья вообще, например, для Павла Диакона.

Хроника, элементарный прием упорядочивания событий, рассматривалась в то же время как средство, благодаря которому можно было следить за работой Божественного Провидения в этом мире, наблюдать, так сказать, Божественный порядок в действии. Хроника Бэды утверждала, что священная история дошла уже до Авраама, когда Египетское Царство еще не существовало; что город Рим был основан не ранее правления Ахаза II, царя иудейского; что мировые державы — Египет и Персия, Греция и Рим — строились и рушились а то время, как Божий Замысел постепенно созревал, а Его избранный народ укреплялся в вере. Хроника доказывала, что священная история простиралась дальше в прошлое и обнаруживала такие прочность и постоянство, до которых было далеко истории мирской. В каком-то смысле хроника могла быть названа манифестом христианской веры.

Распространение летоисчисления от Рождества Христова, которое, как полагают, привилось в Западной Европе во многом благодаря трудам Бэды, имело для него особый смысл. Оно было не просто удобным способом свести воедино исторические предания разных народов и стран, но прежде всего средством действительной ориентации человеческой истории относительно пришествия Спасителя.

Наиболее наглядным примером такой ориентации были жития святых. Агиография, наряду с экзегетически направленной хронологией и хроникой, явилась тем путем, которым Бэда пришел к истории. Жития святых составлялись ради прославления и назидания; они рассказывали о чудесах и видениях, о жизни в Церкви и об упокоении в Боге. Они свидетельствовали о преображении греховного земного естества божественными энергиями. Образцом такого преображения служило чудо.

Чудеса — камень преткновения при оценке наследия Бэды. Можно отметить следующие направления в их трактовке.

1. Современники Бэды ожидали таких элементов в его повествовании, которых не ожидают читатели нового времени. Люди того времени — римляне и варвары, ученые и невежды — были бы весьма удивлены, если бы Божество новой религии не подтверждало своей силы различными чудесами. Христианство не могло доказать своего превосходства над язычеством иначе, как демонстрируя способность христианского Бога превзойти языческих богов, в том числе и в сфере сверхъестественного.

2. Рассказы о чудесах — удобное средство для назидания, первая ступенька наставления в вере. Обилие чудес в "Церковной истории английского народа" вызвано тем, что Бэда обращается в ней к гораздо более широкой аудитории, чем в других работах.

3. Бэда жил в эпоху, которая сильно отличалась от нашей по своим представлениям о закона природы.

4.Вслед за Григорием Великим Бэда полагал, что чудеса необходимы лишь в начальный период становления церкви, так же как ежедневная поливка нужна растению лишь до тех пор, пока оно не пустило корни. Возможо, оба они чувствовали, что юная английская церковь еще нуждалась в этой помощи.

5. Как бы ни понимал чудеса сам Бэда, его рассказы о них дают богатый урожай исторических подробностей, вроде описания жилища Св. Кутберта, которые иначе остались бы неизвестными.

6. Рассказы о чудесах обладают большой художественной ценностью и доставляют удовольствие сами по себе.

Странно было бы, однако, рассматривать чудеса, этот вполне органичный компонент повествования Бэды, лишь как плод невежества, доверчивости или прагматических соображений. Снисходительно-покровительственная ирония и попытка рационализировать их как-то не вяжутся с серьезным отношением к ним самого Бэды. Его щепетильное обращение с чудесными историями общеизвестно: "... в сравнении с "Историей франков" Григория Турского Бэда довольно сдержан в отношении чудес"[6], "... интересным подтверждением честности Бэды является то, что он весьма скуп на чудеса в те периоды, где ручательством ему служит лишь ссылка на молву, и, напротив, щедро усеивает ими рассказы о тех временах, где он сам мог поручиться за свидетелей"[7]. Таким образом, для чудесных рассказов Бэды характерен тот же трезвый реализм, который отличает его как историка.

Чудесные знамения составляют для Бэды самую основу исторического бытия; они понимаются как каналы, по которым проникают в обыденную жизнь те благодатные токи целительной любви, которые посылаются свыше всем верным. Если птицы и звери, ветер и море повинуются сынам Божьим, этому подобает не столько удивляться, сколько радоваться: "Ибо нет чуда в том, — говорит Бэда о Св. Кутберте, — что самое творение повиновалось желаниям того, кто столь преданно служил Творцу всех тварей. А мы большей частью потеряли власть над творением, которое дано нам в управление, ибо мы пренебрегаем послушанием Господу и Творцу всех вещей"[8].

Чудо для Бэды — это оборотная сторона святости, сокровенный смысл которой заключается в том, что святой человек несет в себе образ Божий, утерянный падшим человечеством. Право на чудо получают те, кто искренне соблюдает Закон Божий на своем земном пути. Не случайно поэтому чудесами чаще отмечены имена кельтских отшельников, чем честолюбивых деятелей римской церкви. Так, в отношении энергичного Вильфрида, устремлениям которого вполне сочувствовал сам Бэда, сохранился всего один пример чуда, да и то сомнительный.

Чудеса, описанные Бэдой, большей частью по-домашнему простодушны. По выражению одного исследователя, "от них исходит естественный аромат, как от цветов, которые вырастали позже там, где ступала в долинах Умбрии нога Св. Франциска"[9]. Чем более рассказ касается простых людей, тем более умножаются и чудеса. Как правило, они не имеют никакого политического оттенка — исключение составляет лишь одно внушительное знамение, посланное королю Эдвину.. Они с предельной естественностью происходят в обыденной жизни. Вот некоторые из них.

Кутберт находит пристанище на ночь в заброшенной хижине. Его конь стаскивает солому с крыши, и оттуда падают обернутая холстом порция мяса и половина горячего каравая, которыми святой делится со своим верным другом. В покаянной молитве простаивает он всю ночь в холодном море, а наутро из волн выползают две выдры и ласково согревают своим дыханием его озябшие ноги. Больная лошадь, вывалявшись в зеленой траве, что выросла над прахом короля Освальда, выздоравливает. Шест, на котором висел мешочек с горстью земли с могилы Айдана, остается неповрежденным среди большого пожара.

Почти всегда чудесные истории несут свидетельство новых отношений любви и доверия. Вороны, рыбы, орлы с радостью служат святым. Рассказы об исцелении детей, бедняков, слуг обретают особый смысл, когда мы осознаем, что исцеления совершались при жизни того поколения, которое еще помнило о человеческих жертвоприношениях, уносивших, по словам Бэды, лучших людей. Они показывают, что новая вера проникла в самые интимные уголки народной души. Можно поэтому согласиться с мнением, что главная ценность "Церковной истории" Бэды заключается не в изложении внешней истории государства. Скорее она состоит в обнаружении той незаметной внутренней работы, которая преобразила самое сердце Англии силой идеала.

Прославлению этого идеала немало послужили труды Бэды. При всей своей честности и трезвости он отнюдь не был беспристрастен. По словам одного из современных ученых, "задача, которую поставил себе Бэда, заключалась не в том, чтобы описать историю английской церкви так, как она происходила на самом деле. Его задачей было описать ее таким образом, чтобы проиллюстрировать и утвердить те принципы веры и поведения, которым он был безусловно предан"[10].

История как Божий замысел о людях, требует ответа от них самих. Ответ человека Богу заложен в основе исторического бытия. Поэтому нравственное рассуждение и наставление составляет для Бэды необходимую задапчу исторического сочинения, Ключ к побуждениям Бэды-историка дает следующее его высказывание: "Если история сообщает добрые вещи о добрых людях, слушатель бывает тронут и побуждается к подражанию всему доброму. Если же она сообщает дурные вещи о злых людях, верующий и благочестивый слушатель и читатель, стремясь избежать всего пагубного и порочного, еще более возгорается желанием соблюдать все то, что представляется ему добрым и достойным Бога"[11].

Цель— преподать урок королям и епископам — входила, возможно, в самый замысел "Церковной истории английского народа". Эта цель оправдывала и соответствующий отбор материала. Иногда даже сами умолчания Бэды преследуют, очевидно, дидактические цели. Так, автор очень мало рассказывает о последних тридцати годах английской церкви после смерти благочестивого короля Альдфрида. И это неудивительно — ведь из письма Бэды к Экберту мы узнаем, как много недостатков находил он в церковной жизни той эпохи. Другой пример — его замечание о "нерадивсоти епископов нашего времени", оброненное при обрисовке личности Св. Айдана, жившего в предыдущем, седьмом веке. Это замечание используется Бэдой словно бы исключительно для того, чтобы ярче оттенить достоинства Айдана, который представлен как образец всех добродетелей. На деле же эта реплика служит укором современникам Бэды.

Были и уроки для королей. Работа посвящена королю Кеольвульфу. В ней высокопоставленный покровитель Бэды мог найти и наставления в королевских обязанностях, и добрые примеры королей прошлого. Так, король Эдвин вел свой народ к христианству и одновременно наслаждался беспрецедентным могуществом. Бэда сознательно связывает между собой две эти стороны его правления: "Земная власть этого короля — знак его возрастания в вере и обретения им Царства Небесного" (Кн. 2, гл. 9). Христианская добродетель вознаграждалась, а порок наказывался. Король Эгтфрид позволил себе неоправданное нападение на Ирландию в 684 г. В следующем же году он потерпел поражение и был убит пиктами "в наказание за грехи2 (Кн. 4, гл. 26). Добрые кончают хорошо, а злые плохо. Вот урок, который преподавал Бэда.

Особенно примечательна трактовка фигуры его современника Вильфрида. Бэда пользовался, вероятно, его биографией, составленной капелланом Эддием. Эта биография сохранилась, так что мы имеем возможность сравнить текст Бэды с его источником. Эддий во всех подробностях описывает ссоры Вильфрида с нортумбрийскими королями и кентерберийскими епископами — Бэда сводит этот конфликт до минимума. (Кн. 5, гл. 19). Эдий восхищается могуществом и высоким положением своего героя, его свитой и огромными богатствами, золотом, серебром, драгоценностями — Бэда даже не упоминает об этом. Читатель "Церковной истории" не может и подумать о том, что англосаксонские епископы имели свиту и копили богатства. Но Бэда это хорошо знал — подтверждением служит его письмо к Эгберту

Не только историография, но также хроника и даже экзегеза становились в руках Бэды мощным средством наставления в добре и обличения зла. Сравним следующее: "Началось гонение в Азии: Поликарп и Пионий претерпели мученическую кончину. Также и в Галлии многие бесстрашно проливали кровь за Христа. Вскоре пришла чума, чтобы отомстить за преступления: она опустошила многие провинции, а особенно Италию и Рим"[12].

Комментируя библейский рассказ о голоде, который начался в момент перестройки стен и храма Иерусалима, и о жадности правителей, облагавших народ непомерными налогами (Книга Неемии 4, 1—4), Бэда неожиданно меняет время в повествовании: "Ибо есть среди Божьих людей многие, кто искренне желает соблюдать Его заповеди, но их удерживает не только бедность, но и действия тех, кто облачен в священнические одежды..." В конце этого отступления звучат пророчески-грозные нотки: "Не появится ли и в наши дни новый Неемия, дабы исправить наши пути..."[13].

Это суровые слова. Кого же имел в виду Бэда? Очевидно, нортумбрийских епископов своего аремени. Подобные пассажи — а можно было бы привести и больше примеров — проливают несколько неожиданный свет на его характер. Бэда не был монахом не от мира сего, каким любила изображать его английская историография. Его взыскательный взгляд не одобрял многого в этом мире. Он судил мир по весьма строгим меркам, защите которых и служили его обширные сочинения.

Произведения Бэды обнаруживают зависимость от трудов его предшественников. Библейские комментарии Бэды чаще всего представляют собой нечто вроде мозаичной подборки отрывков из чужих сочинений, которые, однако, он перерабатывал с тщанием и умом. Целостная композиция всегда принадлежала самому Бэде. Для его литературной продукции типично то, что он не стремился быть оригинальным, но старался прежде всего донести наследие прошлого, приспособив его к задачам настоящего. Характерно следующее его замечание: "С того времени, как я стал священником... я занимался собиранием кратких комментариев к Священному писанию из творений преподобных Отцов, добавляя к их осмыслению и толкованию то, что отвечало моим собственным нуждам и нуждам моей братии"[14].

Часто адаптация состояла в том, чтобы придать материалам новый уклон. Так, позднеантичные грамматисты, чьи сочинения служили источником для грамматических трактатов Бэды, сопрвождали правила цитатами из классических авторов, чаще всего из Вергилия. Бэда заменял их цитатами из Библии или из творений авторитетных христианских писателей. Любопытен следующий пример. Фраза: " Ausculto praecepta magistri"("я внимательно слушаю наставления учителя") — на первый взгляд, не более чем иллюстрация латинского глагольного управления, лишенная какого-либо подтекста. На самом деле перед нами перифраза начальных слов Устава Св. Бенедикта, хорошо известного в Уэармуте-Джэрроу: "Слушай внимательно, сын мой, наставления учителя"[15]. Пример Бэды не просто иллюстрирует правило употребления падежей при одном из простых глаголов. Он также напоминает ученику о монашеских добродетелях — смирении и послушании Насколько это было в его силах, Бэда старался воспитывать своих учеников в строго христианской интеллектуальной атмосфере.

Чем пристальнее всматриваешься в жизнь и личность Бэды, тем более удивительной она представляется. В ней встретились и соединились два духовных течения эпохи — первоевангельская страстность кельтских проповедников и религиозная дисциплина римских монахов-бенедиктинцев. Бэда был в тесном контакте с теми, кто когда-то сопровождал прибывших из Ионы наследников Св. Колумбы, основателей монастыря в Линдисфарне, и потому живо ощущал энтузиазм времен первокрещения англов. И все же он вырос в иную эпоху, атмосфера которой сформировалась в преодолении влияния кельтских миссионеров. Бэда родился примерно десятилетие спустя, после того, как собор в Уитби решил спор местных церквей в пользу "римского обычая", и через четыре года после прибытия в Кентербери Теодора Тарсийского и Адриана из Рима. Он принадлежал переходному историческому моменту — бенедиктинский монах внутри еще живой традиции кельтского благочестия; послушник Рима, вдохновляемый религиозным пылом Ирландии.

Ученость и монашество гармонически сочетались в личности Бэды. Можно сказать, что ученые занятия были столь же естесственной составной частью его монашеского послушания, как и его деятельность учителя, наставника, проповедника, священника. Первый настояль Уэармута не случайно получил при пострижении имя Бенедикта (в миру — Бадукинг, букв. "боевой вождь", один из приближенных короля Оэви). В имени воплотился глубочайший интерес его носителя к признанному патриарху западного монашества. Св. Бенедикту, чей устав был принят в англосаксонских монастырях. Принцп послушания и труда, положенный в основу правила поддержания образованности в себе и других. Немалый вклад в это внесла также деятельность другого из основателей западного монашества, Кассиодора. В Джэрроу была в ходу рукопись, привезенная из одного из монастырей Кассиодора в Италии. Устав вручал каждому монаху грифель и доску и предписывал изучение рукописей. Братьев, не читающих в положенное время, устав называет лентяями"[16]. Именно, благодаря месту, отведенному науке бенедиктинским уставом, западное монашество смогло воспринять римскую культуру и сделаться для дальнейших эпох одним из источников просвещения.

В нортумбрийских монастырях рано привились традиции Бенедикта и Кассиодора. Епископ Бенедикт щедро снабжал свой монастырь книгами, благодаря частым поездкам в Рим, а его преемник Кеольфрид, духовный откц и воспитатель Бэды, продолжал расширять библиотеку, в том числе посредством великолепно организованной работы скриптория, где переписывались впоследствии труды самого Бэды. Книга была и средством религиозного общения и объектом любования и украшения. Стараниями монастырской общины в Джэерроу был создан знаменитый Кодекс Амиацинус, необычайно тонко сработанная рукопись Библии. Полагают также, что рукопись великолепного Линдисфарнского Евангелия некоторыми своими особенностями обязана влиянию Уэармута-Джэрроу. Во времена Бэды монастырь в Джерроу мог по праву считаться островком средиземноморской культуры посреди моря варварства.

Ученость Бэды — это часть монашеского "умного" делания, но именно та часть, которая обращена к людям не меньше, чем к Богу. Важным побудительным мотивом его писаний была деятельность учителя, обязанность ежедневно наставлять братию в основах христианского учения. В сферу его преподавания входили все предметы, необходимые для богослужения — латинский, греческий и древневрейский языки; астрономия и математика; грамматика, музыка и риторика. Без знания языков нельзя было обойтись при изучении Библии; астрономия и математика использовались при составлении церковного календаря; искусное пение и слово украшали храмовые службы. По преданию, Бэда-учитель отличался обаянием и живостью, чем заслужил любовь учеников.

Приоритетными для Бэды были преподавание латинского как языка церкви и понимание Слова Божьего путем детального разбора библейского текста. Англосаксы говорили на древнеанглийском, одном из языков германской группы. Латинский не был для них родным, каковым он являлся для миссионеров из Италии, вроде Августина и Паулина; ему надо было учиться как иностранному языку. Это заставило Бэду взяться за составление учебников по латинской грамматике, правописанию и стихосложению. Отличное качество этих учебников подтвердила их необычайно долгая жизнь: они были в употреблении четыре века спустя после смерти Бэды. При этом он остро ощущал значение родного языка для христианского образования. Бэда перевел на древнеанглийский Молитву Господню и Символ веры. В письме к Эгберту он настаивает на необходимости для мирян знать эти молитвы наизусть. Последние часы его жизни были отданы переводу на древнеанглийский Евангелия от Иоанна. Перевод этот, к сожалению, утерян.

Прозрачность и доступность стиля, которые выгодно отличают произведения Бэды от искусственной и цветистой латыни его предшественника Альдхельма, отчасти могли сформироваться как следствие исполнявшихся ими пастырских обязанностей. Проповедуя в скромном монастырском храме, он не нуждался в эффектных ораторских приемах — главным для него было донести смысл. Некоторое представление об этом дают его "Евангельские проповеди". Бэда берет читаемый в этот день на службе отрывок из Евангелия и толкует его, комментируя один-два стиха со ссылками на другие места Библии. В проповеди, написанной по поводу освящения храма — вероятно собора Св. Павла в Джэрроу, — он подробно разъясняет мистический смысл параллели между Иерусалимским храмом и храмом вечной жизни. Рассуждения Бэды изобилуют аллегорическими интерпретациями, так что трудно бывает провести границу между священным и светским знанием в его учености.

Обстановка в Джэрроу способствовала развитию у Бэды символически образного взгляда на мир, который так ярко выразился в его трудах. В юности он, возможно, помогал при постройке собора Св. Павла в Джэрроу, стиль которого был так разительно не похож на бедные ирландские церкви. Мощная каменная кладка стен, для выполнения которой приглашались мастера из Галлии, римская мозаика на полу, цветные витражи в окнах, специально привезенных из Италии, — все напоминало о величии и гармонии Божьего Замысла в этом мире. На витражах в строгой последовательности чередовались эпизоды из жизни Спасителя и преобразующие их прототипы в Ветхом завете — например, Христос, несущий на себ крест, и Исаак, несущий дрова для жертвенника; распятый Господь и Моисеей, воздвигающий медного змея в пустыне. Бэда так выразился об аллегорическом видении слова и мира: "Тот, кто знает толк в аллегорической интерпретации, легко увидит, что внутренний смысл превосходит простоту буквы так же, как яблоки превосходят листья"[17].

Бэда был чуток к музыке и поэзии, если они прославляли Бога. Анонимное житие аббата Кеольфрида повествует о двенадцатилетнем отроке, который один во время чумы помогал настоятелю Джэрроу вести службу в храме — больше помогать было некому. После недельного чтения Псалтыря без пения положенных антифонов воспитатель и воспитанник впали в такое уныние от этой несовершенной службы, что решили каждый день полностью выпевать все положенное — и выпевали до тех пор, пока не подоспела помощь. Полагают, что этот отрок был не кто иной, как сам Бэда.

С тех пор при всех своих ученых занятиях Бэда никогда не пропускал установленные храмовые службы, что, возможно, вызывало иногда удивление братии. Алкуин в своем послании к монахам Джэрроу, шестьдесят лет спустя после смерти учителя, приводит в качестве объяснения следующие слова Бэды: "Знаю, ангелы посещают молитвенные собрания братии. Что, если меня они не найдут среди братьев? Разве не скажут — где же Бэда? Почему не приходит на братский молебен?"[18].

Бэда владел искусством сложения латинских гекзаметров и элегического дистиха, хотя, как выразился один критик, "каденции его прозы привлекательнее любого из поэтических произведений"[19]. В "Церковной истории английского народа" Бэда оставил бесценный для английской филологии рассказ о пастухе Кэдмоне, который силой данного ему во сне божественного вдохновения первым сумел сложить на родном языке гимн во славу Творца. По всей вероятности, Бэда был знаком с поэзией на родном языке, которую пели на пирах под арфу. Рассказывают, что умирая, он произнес по-древнеанглийски пять стихотворных строк о разлучении души с телом и об уготованном каждому последнем суде. Это стихотворение известно теперь под названием "Предсмертная Песнь Бэды", оно опубликовано в русском художественном переводе В. Тихомирова[20].

Бэда скончался накануне праздника Вознесения Господня, когда была отслужена вечерня. Есть свидетельства, что еще не так давно в Англии существовал его культ. Неподалеку от места его рождения в Манктоне находится почитавшийся чудотворным "колодец Бэды", куда вплоть до конца XVIII в. местные жители приносили на исцеление больных детей. Из четырех колоколов на звоннице собора в Дарэме один назывался "колокол Св. Бэды". Алкуин воспевал чудеса, совершавшиеся над мощами Бэды, которые после перенесения их из Джэрроу, покоились в кафедральном соборе Дарэма, пока тот не был варварски разграблен в эпоху Реформации. Бэда был официально канонизирован в 1899 г. Католическая церковь предпочитает величать его Святой Бэда, протестантская традиция, которая более акцентирует его ученость, нежели святость, Baeda Venerabilis. Последний титул, закрепившийся за Бэдой вскоре после его смерти, принято переводить как Достопочтенный, но он может иметь и другой перевод, который, на наш взгляд, естественнее звучит по-русски, — Преподобный. Хотя этот титул был широко распространен в Средние века и Бэда неоднократно пользовался им по отношению к некоторым духовным лицам, все же применительно к нему этот термин имеет особый смысл. Он передает то благоговейное отношение к его личности, которое отразилось в ряде легенд. Одна из них говорит о следующем происхождении данного титула. Под старость Бэда ослеп, и, чтобы посмеяться над ним, какие-то люди привели его однажды на пустошь, в каменоломню, а сами попросили произнести проповедь, будто бы перед большим собранием народа (по другой версии, это происходило в пустом храме). Бэда начал говорить, и когда он кончил, камни возгласили: "Аминь, преподобный отче!"

Как бы ни относиться к достоверности этой легенды, она несомненно свидетельствует о том, что пример человека не менее драгоценен, чем все достижения ученого. Значимость его личности лучше всего выразил в юбилейной речи 1935 г. настоятель собора в Дарэме: "Его всепоглощающая преданность своему делу может быть по достоинству оценена в нашем веке — беспокойном, неудовлетворенном, лишенном корней... так не похоже лихорадочное и бесплодное течение нашей жизни на то смиренное возрастание в трудах и служении Богу, которое мирно закончилось двенадцать веков тому назад в Джерроу"[21]. День памяти Бэды— 27 мая.

 

ПРИМЕЧАНИЯ