St. Gregory of Nyssa

Конечно, окончательно устройству нашего тела каждый учит сам себя, имея учителем собственную природу в том, что он видит, живет и чувствует. Но может всему научиться в точности и тот, кто трудолюбиво черпает историю этого в книгах у премудрых в таких вещах. Из них одни анатомированием изучили, каким образом в нас прикреплен к своему месту каждый член, другие же, кроме того, постигли и объяснили, для чего именно создана каждая часть тела, так что трудолюбивые получают отсюда достаточное познание устроения человека. Но если кто попробует учителем во всем этом иметь Церковь, чтобы ни в чем не прибегать к голосу извне (ведь таков закон духовных овец, как говорит Господь, — не слушать чуждаго гласа <Ин. 10, 5>), то кратко и на этом остановимся словом. В природе тела мы узнаем три [цели], ради которых был устроен в нас каждый член, — ради жития, ради доброжития и ради того, чтобы быть способным к потомственному преемству. А то в нас, без чего не может возникнуть человеческая жизнь, заключено, как мы поняли, в трех членах: в мозге, в сердце и в печени. А то, что является добавочным благом и щедростью природы и через что человеку даруется благожитие, суть органы чувств. Не ими поддерживается жизнь, потому что часто у лишившихся их людей жизни нисколько не убавляется, но, когда они не действуют, людям невозможно приобщиться радости жизни. Третья же цель относится к последующему и к преемству. Кроме этих членов есть и другие, которые, будучи приданными всякому [из органов], служат все сообща прочности [организма], являясь в каждом случае подходящим дополнением друг ко другу: таковы желудок и легкие. Легкие дыханием раздувают в сердце огонь, а желудок усваивает пищу для утробы. Потому, благодаря такому разделению в нашем устройстве, можно окончательно убедиться, что сила к жизни производится в нас не однообразно в одной какой-либо части, но что природа, распределив по множеству частей стремление к поддержанию нашего состава, вынуждает каждую часть вносить свой вклад в целое. Так что также и то, что природой сделано для надежности и красоты жизни, многочисленно и имеет много отличий друг от друга. Но, я думаю, сперва нужно вкратце произвести разделение первых начал, поддерживающих жизнь. Потому об общей материи тела, находящейся в каждом из членов, да будет теперь умолчено — ведь физиология целого никак не подходит для нашей цели обозрения частей. Коль скоро всеми признается, что в нас есть доля каждого из находящихся в мире элементов, то есть теплого и холодного, а также и другой известной пары — влажного и сухого, то нам следует рассмотреть каждый из органов в отдельности. Итак, мы видим три управляющие жизненные силы, из которых одна все согревает горячим, другая согреваемое смачивает влагой, так чтобы, благодаря равному [по силе действию] каждого из противоположных качеств, живое существо соблюдалось в среднем [положении] и чтобы ни влага не выжигалась бы преизбытком горячего, ни горячее не погасало бы от преобладания увлажняющего. Третья же сила содержит собою в слаженности и согласии различные суставы, сопрягая их собою при помощи связок и посылая им всем самодвижительную и произволительную силу (способность), при лишении которой член изолируется [от других] и мертвеет, ибо оказался непричастным произволительного дыхания. Но еще более того достойно внимания мастерство нашей природы при самом создании тела. Поскольку твердое и неподатливое не принимает в себя чувственной энергии, как это можно видеть в наших костях или в растениях, в которых мы знаем некий вид жизни, коим они растут и питаются, однако неподатливость которых не принимает чувства, — то по этой причине для чувственных энергий нужно было ввести как бы воскообразное устройство, на котором могли бы отпечатываться оттиски попадающего извне, таким образом, чтобы это устройство ни от избытка влажности не текло — ведь на влажном не держится отпечаток, ни сопротивлялось печати из-за чрезмерной твердости — ведь на непродавливаемое нельзя нанести оттиск, — но чтобы оно занимало середину между мягкостью и твердостью и, таким образом, живое существо не было бы лишено прекраснейшего из естественных действований — чувственного движения. А поскольку мягкое и легко продавливаемое не имело бы никакой энергии твердого и неизбежно было бы неподвижно и без костей, как морские моллюски, то природа прибавила к телу твердость костей, объединив их друг с другом прирожденной согласованностью — скрепив их соединения связками из жил, потом нарастив вокруг них плоть, воспринимающую чувствами, [сделав это так, чтобы] на поверхности оставалось то, что труднее поддается воздействию и более упруго. Итак, [природа] возложила на эти твердые по природе кости, словно на опорные столбы, всю тяжесть тела, но не так, чтобы одна нерасчлененная кость была придана всему [телу]. Ведь человек, если бы имел такое устройство, оставался бы неподвижным и бездейственным, подобно дереву, оставаясь на одном месте, не способный двигаться вперед переставлением ног и не пользующийся в жизни помощью рук. Ныне же для ходьбы и работы [природа] изобрела такое устройство, по которому проходящим через жилы дыханием произволения телу передается устремление (толчок) и способность (сила) к движению. Отсюда многообразная и разносторонняя помощь рук, удобная для всякого желания. Отсюда и повороты шеи, запрокидывания и склонения головы, работа челюсти, открывание и смыкание век и движения остальных членов, которые осуществляются, как бы благодаря некоему механическому [устройству], посредством натяжения и расслабления жил. А проходящая через них сила содержит самоповелевающее устремление (толчок), действующее в каждом из членов дыханием произволения, в соответствии с предусмотрительностью природы. Корнем же и началом всех движений в жилах оказывается облекающая головной мозг волокнистая плева. Итак, мы полагаем, что далее не следует любопытствовать о жизненно [важных] членах, к каковым относится и сия плева, коль скоро [доказано, что] в ней заключены двигательные энергии. А то, что головной мозг является главнейшим условием жизни, оказывается очевидным из случаев противоположного. Ведь если повредить или разорвать окружающую мозг плеву, то за этим немедленно последует смерть — против такого повреждения природа не устоит ни секунды; точно так же как если вытащить один л камень из основания, то вместе с одной частью обрушится все здание. А в том, поражение чего вызывает гибель всего живого существа, нужно признать главную причину жизни. Но поскольку у прекративших жизнь угасает вложенная природой теплота, так что умершее охлаждается, то и в теплоте мы усматриваем причину жизни. Ведь если отсутствие чего-либо вызывает смерть, то совершенно необходимо признать, что живое существо [устойчиво] пребывает при наличии этого. А своего рода источник и начало этой силы мы усматриваем в сердце, от которого через свирелеобразные каналы, расходящиеся друг от друга, по всему телу разливается огненное и теплое дыхание. И поскольку необходимо, чтобы природа доставляла горячему пищу — ведь огонь не может поддерживать сам себя, когда его ничто не питает, — то потоки крови из печени, словно из источника, повсюду в теле сопровождают горячее дыхание, чтобы природа не погибла, пораженная обособлением одного от другого <крови от тепла>. Пусть научатся этим те, кто пренебрегает равенством, и вразумятся самой природой, что многостяжание есть смертоносное поражение. Но так как одно Божественное ни в чем не нуждается, человеческая же нищета для своего поддержания нуждается во внешнем, то [природа] для тех трех сил, которыми, как мы говорили, надзирается все тело, подводит к нему извне вливаемое внутрь вещество, через различные входы вселяя то, что соответствует им <силам>. Ведь снабжение печени, то есть источника крови, установлено через пищу. То, что постоянно вводится пищею, источнику крови дает возможность струиться из печени, наподобие того как горный снег своею влагою усиливает подгорные источники, с высоты нагнетая свою воду в ключи внизу. Воздух же в сердце вводится соседним органом, который называется легкими и служит приемником воздуха, втягивающим посредством вдохов внешний воздух через прилегающий к нему дыхательный канал, ведущий ко рту. Сердце, заключенное внутрь легкого, в его [легкого] центральной части, следуя действию постоянно движущегося огня, само непрерывно движется и, подобно кузнечным мехам, втягивает в себя воздух из расположенного рядом легкого, наполняя им полости посредством расширения (диастолы), и раздувая свое огненное [вещество], вдувает его огненное [вещество] в соединенные с сердцем артерии. И непрестанно так действует, втягивая внешнее посредством расширения (диастолы) в свои полости, а то, что исходит от него, посредством сжатия вталкивает в артерии. Это, как мне кажется, и становится в нас причиной такого автоматического дыхания. Ведь часто ум занимается другим или совершенно покоится, отрешившись от тела во сне, а вдыхание воздуха не прекращается даже без всякого содействия произволения. Поскольку сердце охвачено легкими и сращено с ними со стороны своей задней части, то оно, приводя посредством своих расширений и сжатий в движение и легкие, заставляет их производить втягивание воздуха и, тем самым, осуществлять дыхание. Ведь, будучи разреженными и пористыми и имея открытыми все свои полости при основании дыхательного канала, они, когда оказываются стесненными и сжатыми, с необходимостью выпускают посредством выдавливания воздух, задержанный их полостями, а когда расширяются и раскрываются, они втягивают его в себя, в образующуюся при растяжении пустоту. И вот причина этого непроизвольного дыхания: невозможность огненному застыть. А поскольку теплоте свойственна энергия движения, начала же тепла, как мы уяснили, заключены в сердце, то постоянное движение в этом члене производит непрестанное привлечение воздуха и дыхание. Поэтому учащается и стесненное дыхание горячечных больных, у которых противоестественно усилилось огненное, как будто сердце пытается дополнительным воздухом задуть заложенный в нем пламень. Но поскольку природа наша бедная и во всем нуждается для своего поддержания, она нищенствует не только без собственного воздуха и без дыхания, поддерживающего теплоту, которое постоянно подводится извне для сохранения существа живым, но и пищу, восполняющую телесный состав, постоянно должно приобретать. Поэтому она наполняет нуждающееся едой и питьем, придав телу силу привлекать то, чего недостает, и выталкивать то, что излишне, и сердечный огонь оказывает в этом природе немалое содействие. Поскольку самым главным из жизненных членов, как было разъяснено, является сердце, которое дыханием теплоты раздувает в каждом члене огонь, то Создатель наш сделал так, что оно со стороны всех [своих частей] действует деятельной силой, так что ни одна его часть не остается безработной и бесполезной в икономии целого. Поэтому задняя сторона сердца, находящаяся ниже легкого, благодаря своему постоянному движению опускает к себе этот орган и расширяет поры для привлечения воздуха, а возвращаясь в прежнее положение, обеспечивает его выдыхание. А передняя сторона, прилегающая к вместилищу вверху желудка, согревает его и приводит в движение для собственной его деятельности (энергии), возбуждая уже не к привлечению воздуха, а к принятию подходящей пищи. Ведь поблизости друг от друга устроены входы дыхания и пищи. Идя параллельно друг другу и в равной мере вытягиваясь вверх, оба открываются общим входом и в одной полости рта заканчиваются эти проходы, откуда по одному вводится пища, а по другому воздух. Но в глубине не по всей протяженности эти проходы прилегают друг к другу. Ведь между ними вмещается местопребывание сердца, которое одному подает силу к дыханию, а другому— к принятию пищи. Огненное обычно ищет горючее вещество, и то же самое неизбежно происходит с пищеприемником. Ведь насколько он разжигается от теплоты соседнего органа, настолько он привлекает питающее теплоту; такое стремление мы именуем голодом. вещества, то и тогда не успокоится энергия огня. Но, как в плавильне, из вещества она делает сплав и, разложив на составляющие и перемешав, как будто из горнила передает в следующие дальше проходы. Потом, отделив более грубое от очищенного, известными каналами вводит измельченное во врата печени. А густой осадок пищи отделяет в широкие внутренние проходы, где, некоторое время многообразно проворачивая его по извилинам, задерживает во внутренностях пищу. Иначе, если бы проход был прямым, пища бы легко извергалась, и живое существо быстро бы подвигалось на голод, и человек не переставал бы заниматься его удовлетворением по образцу природы бессловесных. Поскольку же и у печени есть значительная потребность в содействии теплоты для обращения соков в кровь, а от сердца она далеко отстоит по положению (ведь, думаю я, было невозможно, чтобы она, будучи началом и корнем жизненной силы, утеснялась другим началом), то, чтобы удаленность теплотворной сущности не повредила всей икономии, сосудистый проход (премудрыми в этих вещах именуемый артерией), воспринимающий огненное дыхание, несет его к печени, где он сходится с входным каналом для соков и теплотою разжигает влажность, отдавая влаге нечто родственное огню и окрашивая кровь огненновидным цветом. Затем оттуда берет начало двоица каналов, подобно трубам содержащих каждый свое — дыхание и кровь, чтобы образовался удобный путь, по которому жидкое, сопровождаемое и облегчаемое движением теплоты, распыляется по всему телу, во всякой его части разделяясь на тысячи начал и разветвлений каналов. Смешавшиеся же друг с другом два начала жизненных сил, рассылающие по всему телу теплоту и влажность, как будто неизбежную дань, приносят каждое свое в дар начальственнейшей силе жизненной икономии. А сила эта усматривается в головном мозге и в его коре, и от нее все движения сустава, все сжатия мышц, все производительные дыхания и то, что передается ими в каждую из частей, являя земляную нашу статую действующей и движущейся, словно [под воздействием] некоего механизма. Наиболее чистое из теплого и наиболее тонкое из влажного, каждой из этих сил соединенное в смесь и раствор, питает и поддерживает испарениями мозг. Откуда вновь отдаваемое еще более чистым и утонченным, слегка пропитывает облекающую мозг плеву, которая, сверху проходя глубоко вниз свирелеобразный канал внутри последовательно расположенных позвонков, достигает основания позвоночника, доставив сюда содержащийся внутри нее спинной мозг. Всем связкам костей, и сочленений, и мышц мозг, как будто возничий, передает устремление (толчок) и силу (возможность) каждого движения и остановки. Поэтому, кажется мне, и удостоился он более надежной охраны, обнесенный в голове двойной оградой костей, а в позвонках выступами шипов и многообразного вида препятствиями, за которыми он сохраняется не подверженным никаким воздействиям, находясь в безопасности благодаря окружающей его охране. Подобным же образом можно предположить и о сердце, что оно устроено как будто в безопасном доме, укрепленном благодаря окружающим его твердейшим костям. Ведь сзади у него позвоночник, с обеих сторон прикрываемый лопатками. С обоих боков опоясывающее расположение ребер делает труднодоступным то, что внутри. А спереди грудина и пара ключиц, чтобы сердце сохранялось со всех сторон в безопасности от беспокойств извне. Нечто подобное [человеческому организму] можно видеть в земледелии, где или дождем из туч, или от водопровода орошают земли. Представим себе сад, в котором выращивается тысяча различных деревьев и всякого рода произрастений земных; между всеми ними видится множество различий по внешнему виду, качествам и окраске. И в то время как столько их на одном месте питается влагою, наполняющая каждое из них сила едина по природе, но особенность питаемого прелагает влагу в разные качества. Ведь одно и то же в полыни превращается в горечь, а в цикуте — в смертоносный сок, а в чем-то другом становится другим — в шафране, в бальзаме, в маке. В одном разогревается, в другом охлаждается, в третьем имеет среднее качество. И в лавре, нарде и им подобных оно благоуханно, в смоковнице и в груше сладко. Виноградною лозою оно обращается в гроздь и в вино; и яблочный сок, и румянец, и белизна лилии, и синева фиалки, и пурпурный цвет гиацинта, и все, что можно видеть на земле, выросло из одной и той же влаги, хотя и отличается так по внешнему виду, по роду и по свойствам.

Нечто подобное и на нашей одушевленной ниве чудо творит природа, а точнее, Владыка природы. Кости и хрящи, жилы, артерии, волокна, связки, мясо, кожа, жир, волосы, железы, ногти, глаза, ноздри, уши, все: подобное этому и еще тысяча, — все это, отделенное друг от друга различными особенностями, питается соответственно своей природе одним видом пищи; при этом когда пища приближается к каждому из названного, то к чему она приблизится, в то и изменяется, становясь свойственной и сродной особенности члена. Например, если будет у глаза, то срастворится зрительному органу и разделится соответственно каждому из различных глазных покровов. Если же прильет к слуховым органам, то примешается к природе слуха; оказавшись в губе, станет губой; в костях отвердевает, в спинном мозге размягчается; натягивается с жилами и растягивается с поверхностями; нисходит в ногти и для появления волос утончается в соответствующих испарениях. Если проходит извилистыми путями, то порождает волосы вьющиеся и курчавые, а если путь волосотворных испарений окажется прямым, то длинные и прямые производит волосы.

Но слово наше далеко уклонилось от предмета, углубившись в дела природы и стремясь описать, как и из чего составлено в нас все нужное для жития и для доброжития и то, что мы усмотрели кроме этого в первом разделении. Ведь предметом нашим было доказать, что семенная причина нашего состава не есть ни бестелесная душа, ни бездушное тело, но от одушевленных и живых тел уже первоначально порождается живущее и одушевленное живое существо. И природа <общая>, приняв человеческую природу, как кормилица, вскармливает ее своими силами, а природа эта питается в обеих своих частях соответственно каждой и очевидным образом растет. Ведь благодаря этому мастерскому и искусному [акту] создания [в человеческой природе] тотчас же обнаруживается сопряженная с ней сила души, первоначально кажущаяся слабой, но впоследствии просиявающая вместе с совершенствованием своего орудия. Подобное можно видеть у камнерезов. Художнику нужно представить в камне вид какого-нибудь животного. Задавшись такой целью, он сперва соскабливает с камня наросшее на нем вещество; затем, отсекши от него лишнее, производит, подражая предположенному, его первое подобие, так что уже и неопытный может догадаться по внешнему виду о цели произведения. Продолжая обрабатывать далее, он еще ближе подходит к желаемому образу. Потом, передав совершенный и точный вид, он доводит произведение до конца. И этот незадолго до того ничем не отмеченный камень, становится львом или тем, чем его сделает мастер, — не потому, что соответственно виду заменяется вещество, а потому, что веществу искусственно придается вид.

Нечто подобное полагая о душе, мы не погрешим против действительности. Ибо мы утверждаем, что мастерящая все природа создает изваяние из однородного вещества, приняв в себя часть от человека. Но как и в работе с камнем подобие достигалось постепенно и понемногу, сперва слабое, а после окончания труда — совершенное, так и при вырезывании органов образ души проявляется аналогично: несовершенно в незавершенном и в завершенном совершенно. Но и изначально он был бы совершенным, если бы природа не повредилась злом. Из-за того и причастность страстному и животному рождением не дает божественному образу сразу просиять в создании, но последовательно известным путем от вещественных и более животных особенностей души ведет человека к совершенству. Такое учение преподает и великий Апостол, в послании к Коринфянам говоря: Егда бых младенец, яко младенец глаголах, яко младенец смышлях: егда же бых муж, отвергох младенческая <\ Кор. 13, 11>. Не другая душа входит в мужа, отличная от той, что в отроке, так что отвергается младенческое разумение и появляется мужеское, но душа, несовершенная у одного, у другого обнаруживает совершенство. Ведь как рождающееся и растущее называют живым, раз все это причастно жизни и природному движению, так и не назвали бы бездушным то, о чем нельзя сказать, что оно причастно совершенной душе. Ведь некоторая душевная энергия, бывающая в растениях, не достигает до чувственных движений. Так же и некоторая душевная сила, проявляющаяся в возрастании у бессловесных, — и она не добирается до конца, не вмещая в себе дара слова и разумения. Поэтому мы говорим, что истинная и совершенная душа—человеческая, опознаваемая по всем энергиям. Если же нечто другое причастно жизни, то мы называем его одушевленным по привычке к известному злоупотреблению, — не потому, что в нем есть совершенная душа, но [потому, что] некоторые части душевной энергии, которые, как узнаем из таинствен ной антропогонии Моисея, появились и в человеке из-за усвоения им страстного. Поэтому Павел, желающим слушать советуя достигать совершенства, предлагает и способ, как улучить искомое, говоря, что должно совлечься ветхаго человека и облещися в новаго, обновляемаго по образу Создавшаго <Кол. 3, 9—10>. Но да возвратимся мы все к той же боговидной благодати, в которой изначально сотворил Бог человека, говоря: Сотворим человека по образу Нашему и по подобию. Ему слава и держава во веки веков. Аминь.