Жерсон - наставникам Наваррского коллежа

Радостно, союзники и братья во Христе, весьма радостно мне, ибо, не имея возможности общаться, в письме обращаюсь к вам с речью. Ведь беседы друзей во всех отношениях приятны. Если, согласно старцу Теренцию, ближайшей степенью близости после дружбы является соседство, то, по мне, еще большей должна быть дружба к собратьям и еще почтительнее, раз вместе жили; для этого братства не столько соседом, сколько с юных лет я был домочадцем, вечный странник, и впитал нравы от совместной жизни.

Итак, утешусь беседой с вами, вызванной покоем моим, приковавшим меня божественной плетью к ложу болезни, где обязан я лежать беззаботно и неподвижно, надеюсь, к пользе и, милостью Бога, не только покорно, но чуть ли не охотно. Что же делать? Раз этот покой отнял у меня лекции, выступления, поучительные размышления и занятия, зачем же отказываться еще и от дружеских связей. К тому же, страдания тела и тревоги души, Божьей милостью, вполне и тотчас отошли и ослабли почти сверх ожидания и уж точно сверх всех заслуг моих.

Благодаря тому, кто ныне меня, вплоть до сих пор слугу своего, сделал непокорным, не гневом и яростью поразил, но как дерево сыновнюю ветку. Так живущего ты исцелишь меня, даруешь мне жизнь; значит, во благо мне была горчайшая горечь.

Но к вам возвращаюсь, кому одно из моих размышлений пытался по-дружески открыть, и если нет другой возможности, то из такого общения в письме я предполагаю получить даже некоторое наслаждение.

Подвигает же меня во многом как размышление мое, возможно, менее рассудительное, так и желание убедить близких друзей, поэтому некоторые избранные мысли из услышанного, продуманного я предназначаю для просвещения и образования других. Говорят, упражняй ум свой праздный, подражай усердию предшественников и обожествится имя твое в памяти поколений; а между тем, возможно, не мало найдется таких, кто ничего не намерен читать из написанного любовно и новаторски, и созданы были прецеденты.

Ибо действительно, разумнее прочих овладело мной размышление, когда я думал о том, что составлять много книг - конца не будет. Я вижу такие и в таком количестве тома блистательных и наивысших умов и мудростей, написанных мужами, и тем не менее в небрежении многими до такой степени, что едва вспоминают имя автора. Вижу, говорю вам, и отрекаюсь, вздыхая над косностью и высокомерием нашим, и одновременно считаю, что как бы ни были значимы мои писания, чем они превосходнее, тем усерднее попираемы.

Сверх того, опасаюсь, как бы не впасть в тот же nopoк, который в других так страстно обличаю. Ты спрашиваешь, какой? Существуют такие люди, кто, не знаю, какими пустяками нелепейшими и новшествами пергаменты и уши слушателей, в особенности, умы знатоков занимают; наполняют их бесплодными, если не пагубными, сорными травами доктрин и нагружают брюхо памяти не пищей, но стручками пустыми. В безумии засевают землю терновыми кустами, ожидая плодов, и получается точно по Сенеке: "Необходимого не знают, ибо учились бесполезному". Увы, каковы эти плоды, легко узнает всякий, кто потрудится поближе их рассмотреть.

О, образумятся ли, наконец, лекторы и слушающие их ученики и обратятся ли очами к более прочному знанию от подобных вздоров, к более целительным образцам; я заявляю, что буду оплакивать судьбу свою и время растраченное, потому что полотно души своей, которое должны были украсить необходимыми вещами, из-за своего скудоумия наполнили какими-то письменами и навсегда переполнили, если не сказать изуродовали.

Но говорят, что наша свобода осталась такой же, как и в описаниях древних; ссылаются, что было еще более плачевно, так что постоянно что-то придумывалось и никогда не было в этом потребности. Все это описано в стихах Горация: "Мы же - учен, неучен, безразлично - кропаем поэмы".

Мы пишем, но без веса мыслей, без соразмерности и глубины слов; так что написанное нами немощно, пошло и вяло. Мы пишем не новое, а взятое у древних, снова и снова переложенное и переставленное. Когда пытаемся создать свое, повторяем порочное и глупое, почти по народной поговорке о древних крепостях, которые выглядят прочными не столько будучи восстановленными, сколько пребывая разрушенными: эти сочинения, кроме того, напоминают то, о чем сказал Теренций, когда из хороших гречечских комедий сделали плохие латинские. Так же извлекают, а еще вернее, извращают куски из лучших и проверенных,книг, раздувают огромные одуряющие тома и из-за упадка писания и чтения воспроизводят оригиналы, но уже словно бесполезные и мертворожденные. Как написано в "Сентенциях", когда стыдятся следовать лучшим, а не скудным образцам, тогда и возникает бесконечное разнообразие.

Вследствие этого насколько более опытным был тот, кто, создав произведение лучше, чем требуется от создателя, его не представил, чтобы его не уничтожили, раз так хорошо написано; и создано оно не для щебечущих юношей, которые мало чем восторгаются и потому легко и без сомнения высказываются, не для резонеров от диалектики, не для живущих низко, недостойно и бесчестно, но для святейших и опытнейших, которые создали то, что обучало и осталось самым прочным, самым надежным и пригодным для преподавания. Ввиду этого необходимо напомнить о человеке, много видевшем, читавшем и Написавшем; я говорю о Буридане, который в выдающемся своем произведении об этике откровенно признался, что сам никогда не был приверженцем новых взглядов, какими бы великими они ни казались, так как ими многие были введены в заблуждение, древними же писаниями - никогда, особенно в области морали. Об этом же сказал Аристотель в шестой книге этики: "Недоказанным утверждениям и мнениям опытных и старших внимать следует не меньше, чем доказательствам", из-за этого он находит, что обычай предписывает доверять опыту.

В ответ на это я выскажу мнение свое и моих друзей по поводу поощрения новых сочинений: вполне достаточно для меня и моих единомышленников умеренного смирения, даже если произведение написано хорошо, и пусть минует всех гордыня и высокомерие из-за редких способностей, и да не приумножим похваляющихся превосходством, ибо вследствие этого, я бы сказал, мы соперничаем с Минервой. Последуем же торным путем, безусловно, более удобным и более застрахованным от ошибок и скандалов. Ведь столько имеем мы живых источников полезной мудрости; я не призываю к пустому копанию огромных водохранилищ, напротив, мы устали от глупого труда. Все же я рекомендую и, повторяя снова и снова, напоминаю, как сильно нам надо любить сочинения более избранные и более испытанные. Ибо вместимость наша не только ограничена, но и очень мала и для стольких книг, даже полезных, которые все прибывают и прибывают, ее не хватит.

Скольких авторов мы походя поспешно просматриваем, ведь достаточно знать их лишь поверхностно, а там - прощай навсегда. С другими мы общаемся время от времени, в зависимости от необходимости предаться развлечению или изыскам. И только некоторых самых близких мы призываем как верных и словно родных друзей, самых преданных, которые пребывают внутри души нашей, и среди привычных уединений и бесед мы их непрерывно вспоминаем.

Если кто-то более пытливый спросит, что же это за книги, которые я ставлю выше других, я отвечу, что не могу дать единственный и законченный ответ, поскольку различие возраста, способностей ученика, нравов и эпох диктует разные советы. Но одно остается для теолога неизменным, пребывая превыше всех доводов, это слова Апостола: "Любовь вынуждает человека не причинять зла ближнему. Вот почему любовь - исполнение закона".

Итак, согласно этому требованию должно изменить дальнейшую цель, дабы она полнее и быстрее воздвигла любовь более возвышенную, прославленную, твердую настолько, чтобы вместе с пониманием пришло и чувство, в котором больше достоинств, и знание такое есть питательная наука, ибо "туком и елеем насыщается душа и радостным гласом восхваляют ее уста".

Дабы отличить, кто является пригодным, нужен был бы изучающий одну из многих наук, кому нравились бы учения нравы и слава, кто легко смог бы обучаться, долгими и многими занятиями жить, читать и вести хороший образ жизни, желал бы предаваться страсти вопрошать, как требуют усердие и правила, или той части теологии, которая среди схоластов более почитаемыми или той, которая создает, направляет и формирует традицию чтения, или той, которая создает проповедников.

А ведь все три отнюдь не противоположны, и в них едва ли не ежедневно и равномерно, однако по очереди и определенным образом, должен истинный ученик теологии упражняться, так как первая без второй волнует и тревожит, вторая без первой не дает необходимой тонкости ума, наконец, третья без двух других часто не столько просвещает, сколько отвращает и рано высушивает ум.

Первой содействуют, благодаря примерам, темы "Сентенций", и в особенности те ученые, которые яснее и основательнее писали, среди каковых, по моему мнению, отец Бонавентура и Святой Фома, и Дюран представляются очевидными. Выделяется к тому же своими "Свободными беседами" Анри де Ган. Выделяются и многие современные авторы, среди которых одно нравится меньше, то, что чисто физические и метафизические или больше логические термины перемешаны со сложными теологическими.

Кроме того, приложив ко второй и третьей первую, надлежит исследовать священные истории, в которых искусно отражено воспоминание современников, как то: "Диалоги" Григория, церковные и трехступенчатые истории, Коллационес и Жития oтцов церкви, "Исповедь" Августина и его и других размышления о вере; "Божественная риторика" Гийома Парижского, легенды святых и тому подобные, в которых отражены пламенный выбор и вдохновение посвященных, увлекающих своей страстью.

Только бы прежде не возобладала горделивая и надменная точка зрения, когда взгляд утонченного ученого, если он незазависим, найдет темы благороднейшие, прекраснейшие и целебнейшие. И конечно же, ошибаются те, кто говорит, будто это rpyбое и легкомысленное занятие препятствует более тонкому пониманию, лишь бы своевременно и в меру изучались бы (эти пpoизведения]. "

Тем не менее ценны для этого и древние мистические coчинения, имеющиеся в большом количестве у знаменитейших и святейших докторов, у Григория - "Моралии" и "Пасторалии", у Бернара - "Песни", у почтеннейшего Ришара в его размышлениях и других работах, некогда достаточно вызывавших восхищение, у Гийома Парижского, который с прелестным искусством вольно перемешал умозрительное с моральными аналогиями.

Остальным же писаниям подобного рода я бы не рекомендовал себя посвящать, а [советую] лишь касаться их и, словно странствуя, пробегать, во-первых, из-за обилия мыслей, из-за стиля и красоты слога, из-за знания всевозможных стихов и историй, затем из-за известного наслаждения от разнообразного чтения, хотя у святых отцов, как то в августиновском "Граде Божьем", у Орозия, Иеронима, Лактанция и других многие произведения, я полагаю, вполне достаточны и не менее полезны.

В то же время любого из названных выше надо изучать в разных аспектах. Во-первых, упражнение в спорах с соучениками дает силу; спор мне представляется не своеволием, не упрямством, не резким или бунтующим непримиримым упорством, но сдержанным диалогом, каковым и подобает быть поиску истины, ведь он совершенствует и будит ум, освежает и возбуждает усердие, укрепляет также позицию истины, путем противопоставления вскрывая изъяны. По этой же причине случилось так, что студент не боится даже на площадях утверждать то, что в тайне постиг, чтобы самому хорошо понять.

Во-вторых, ибо, если надо что-то сочинить, прежде необходимо освободиться в тайне молчания не только от всякого смятения людского, но и от мирских преходящих забот; и только тогда можно предаться занятиям, так как поистине невозможно сохранить покой в душе, когда мы разговариваем. Тогда ум, замкнутый на себе, смог бы влиять на тот вход в него, который читает, [т.е. глаза. - С.Ц.], и он бы себя вообразил грозньм Богом на суде над сыновьями человеческими, строгим к дурным и милосердным к избранным. Вознесся бы он к высотам вечным, откуда увидел бы вместе с разумным мудрецом, что "все суета сует и всяческая суета". Я не распространяюсь больше, так как польза названных выше авторов такова, что чтение их [трудов] всему научит.

Добавлю, будучи опытным, что ничто так не враждебно покою ума и созерцанию, ничто так не обходится дорого, как расточительство времени, ничто в конце концов не препятствует более совершенствованию учеников, чем беседы, но не только порочные, решительно портящие добрые нравы, но и те, что излишне долго тянутся: или о толках, распространяемых чернью, или об увеселениях отроческих и глупых сплетнях, или о враждебных спорах людей и тому подобном, каковые, я предполагаю, тянутся с утра до вечера и даже до глубокой ночи целый день, и из-за этого, пока забавляются праздностью, негодованием или спесью, так и будут оставаться в размышлении, скорби, беспокойстве и саморазрушении ума, вместо того чтобы исцелить себя.

Я ошибусь, если когда-нибудь такой человек поднимется на гору Господню, на вершину созерцания, которая была создана не для такого рода праздных разговоров, подобно человеку не слушающему и словно немому, не открывающему уст своих. И это единственное, чем бы я гордился в Боге; это заботит меня, потому что такого рода разговоры часто увлекали меня и позволяли говорить и предаваться праздности, так как очень редким бы собеседник, с которым можно было объединиться взаимным согласием, - такое бывает между людьми различие в нравах и стремлениях.

Однако были полезными, не отрицаю, беседы честных люд|и опытных в глубине созерцаниями и испытаниях своих усилий в трудах и опасностях.

Наконец, распространен третий и последний, первыми двумя порожденный и вскормленный, обычай, хотя ныне он открыто поддерживается среди меньшинства друзей: любопытный ко всему, во всем скандализованный и, короче говоря, не умеющий заслужить уважения слушателей, должен быть изгнан и уйти. Какую осмотрительность в обличении этого надо проявить, вас научат "Пасторалии" Григория.

Прощайте же, братья и друзья, соединенные узами исключительной любви, хорошо исполняйте обязанности ваши и меня в молитвах ваших не забывайте упоминать.

Перевод с латинского С.К. Цатуровой по изданию: J. Jerson. Oeuvres complets. T. 2. Paris, 1960.

Антология педагогической мысли христианского Средневековья: Пособие для учащ. педагогических колледжей и студентов вузов: В 2-х тт. T. II. Мир преломился в книге. Воспитание в средневековом мире глазами ученых наставников и их современников/ Сост., ст. к разделам и коммент. В.Г. Безрогова, О.И. Варьяш. - М., АО "Аспект Пресс", 1994. С. 234-240.