Жерсон - наставникам Навварского коллежа

Брюгге, май-сентябрь 1400 г.

Вот и я, вашими молитвами, товарищи и братья любезнейшие. Недавно я изложил мои размышления в послании, где главным образом обратил внимание, каких усилий требуют наши занятия избранными науками. И что вовсе нет необходимости, по слову Вергилия, в грязи искать золото, или из скалы бесплодного учения извлекать мед, или растительное масло - из камня тверейшего. Я бы прибавил к этому, что надо так возделывать ум, чтобы он в минимальной степени оставался необразованным и невежественным, но следует перенести это и на состояние души. Вы ответили, что благосклонно приняли письмо и просили меня и впредь так поступать. Пусть так и будет.

Примите же еще одно послание, в котором от дружеского разговора с вами ослабевает мое отвращение, душа освобождается, полная негодующей скорби, уходят прочь печаль и гнев, хотя и в них всегда есть своя польза.

И прежде - часто, а ныне в праздности от бедственного моего здоровья еще более сосредоточенно я думаю в благоговейном размышлении о положении благого Парижского Университета, - матери моей, дабы отсутствие свое в ней я, один из ничтожнейший из сыновей ее, восполнил мысленным присутствием. Предстает душе многое в ней, заслуживающее замечательных похвал. Естественно, она уважаема, словно некое блистательное духовное светило, озаряющее церковную организацию, распространяющее даже в мрачные времена заблуждений свое блестящее и безукоризненное сияние. Более того, она подобна той райской реке, что, будучи разделенной на четыре потока, орошает всю поверхность земли. Но увы, в нас нет ничего, что было бы в той же мере праведно. Размышления мои облачены в траурные одеяния и взывают к строгому исправлению, доброму обновлению, и все это от того, что бушуют весьма непримиримо полемика мнений и группировки взглядов и они мешают поиску истины и все живое тело Университета уязвляют тревогами, не благоразумными и более беспокойными, чем допускает профессия.

От этих волнений из-за полемики и споров хотел бы я вас предостеречь, поскольку высшая мудрость диктует терпеть вздор, •л не силиться всех превзойти в дурных стремлениях ниспровергателей, особенно когда из возвышенных соображений выводят источник своего бунта и своего бесстыдства. Внемлите моим словам, в противном случае никогда не обретете вы мира, никогда - безопасность в занятиях ваших, никогда - подобающее спокойствие. Кроме того, победе мешают приверженность к разным группировкам и упрямое чувство враждебности друг к другу, предупреждение и презрение к конкретным людям или нациям; поистине, утеряна сама возможность идти в мире Господнем единодушно по дороге истины и любви, которая должна быть доступна всем, миротворна и свободна от подобных препятствий, ибо во Христе нет ни чужеземца, ни скифа, ни варвара...

Вслед за этим я замечаю и недостаток в самом обучении в Университете, и к тому же он весьма существен. В образовании юношей в области морали, даже в основах просвещения, содержится неприемлемый дефект и даже ошибка, ведущая к тому, что слишком много появилось педагогов и некоторые из них, как я считаю, наносят вред своим ученикам либо восхвалением выгоды образования, забывая о нечестии, либо слепым неведением, либо ленивой небрежностью, либо корыстной, безнравственной и угодливой лестью, либо глупой ветреностью, либо, что точно ведет к погибели, заразой примера испорченной жизни своей; и [такие педагоги] в учениках не искореняют корней дурных наклонностей, но взращивают и приращивают их, пока те не проникнут вглубь, и боятся их исправлять либо потому, что религиозность и набожность не пользуются у них уважением и свою профессию обучать учеников они считают позорной, либо потому, что боятся учить тому, чего не знают сами, упрекая юношей даже за естественные наклонности. Позор учителю, чья вина изобличена! Так ослабевают узы молодости, так переходят в привычку распущенность и несоразмерность желаний, и из-за пороков с пути истинного они низвергаются в бездну. Так становятся испорченными, неуравновешенными, развязными, непослушными, склонными к несправедливым нападкам, не терпящими советов; сверх того, ненабожными, ни во что до конца неверующими, ни в язычество, ни в христианство. Наконец, как сказал апостол Иуда, "они являются позором", или, как в народе говорят, "мешками углей", в так или иначе позорят себя наихудшим образом. Но ведь скольким и домов, снаружи оправленных в молитвы, где в качестве почитаемого идеала выставлялась умеренность нравов, а на самом деле все сдобрено высокомернейшими и несдержанными насмешками, склоками и ворчанием, слово Божие вместе с евангельским постыдно отвергают, запутывают, расстраивают и разрушают. А это не безобидное заблуждение, ибо Аристотель так определил; "В значительной степени юношу направляет в жизни то, к чему он был приучен". Вот так закономерно из неправильно ориентированных в нравах и дурно воспитанных детей вырастают юноши ,а потом и мужи, не только бесполезные в делах университета, но прямо тело его оскверняющие и дазрушающие, вынашивая планов безжалостного уничтожения его славы. Зачем же удивляться притворно, что из дурных учеников вырастают опасные учителя? И получение ученой степени не искореняет испорченность, но еще приумножает гордость и скрываемое ранее обнаруживает. Ведь если колеблется фундамент учения, потому что крайне поспешно, небрежно или нелепо был воздвигнут, надстраиваешь нечто от более прочного знания, чтобы стал менее шатким и имел твердую почву.

Размышляя, я вижу все это и смятен, потрясен скорбным отчаянием и горестным стенанием, сверх того, что бы ни делал, словно предвижу поражение и не в состоянии придумать что-то на пользу. Написал бы обо всем самим дипломированным педагогам; хоть труд неимоверный, да не нахожу у них никакого взаимопонимания или приятельской симпатии. Написать бы ко всем вместе; и поверьте, что не на бессмысленную работу я бы употребил силы, так как и меньшее рвение мое многих из них разозлило справедливостью упреков и начались преследования и обвинения в предубеждении.

Поверьте мне, истина весьма горька, однако не знаю, почему, но никого так не обижает она, как образованных людей, которые считают себя мудрыми, а всякое наставление, даже вызванное любовью, или дружеское взыскание почитают оскорблением, достойным наказания.

Наконец, я мог бы предсказать, что такие же [настроения] и у самих юношей; но вы знаете, что я держусь ныне в стороне, да и сами они "добрых советов не слышат", как сказал Флакк, а к тому же из-за этих неистовых [учителей] звуки страстей отвращают от истины. И не способны к просвещению выражающиеся грубо; если глупость привязалась к сердцу юноши, то "исправительная розга изгонит ее', сказал Мудрец; розга, заметьте, а не слова.

Третий недостаток не меньше давит на сердце, и он, снова и снова возникая, кладет пятно, немалое и безобразное, на славу Университета. Много раз мне сообщали заслуживающие доверия люди, как близкие, так и дальние, что часто недоставало молитв в Университете, даже со стороны клира, мне кажется, из-за того, что однажды нечто подобное, хоть и невероятное, произошло, и было это предзнаменованием. Я принужден как по этой, так и по другим причинам оплакивать этот достойный сожаления раскол и печальное отсечение частей немалых от Парижского Университета. особенно от святого теологического факультета, и для разрыва лого послужили поводом ошибочные, безобразные и губительные утверждения Монзона.

Не хочу, чтобы кто-нибудь посчитал, будто я говорю это в оправдание или в защиту тех, кто был отвергнут и отброшен, я имею в виду Братьев проповедников; они видят сами, что натворили. Я же с полной уверенностью и твердо заявляю, что осуждение ошибок названного выше Монзона было сделано разумно и правильно; когда оно утверждалось в Римской курии, я сам, став тогда бакалавром, вместе с выдающимися и мудрейшими мужами из Университета был направлен туда и принял участие. Но разве падшие не преображаются, чтобы снова воскреснуть? Почему же добродетельная матерь Университет настолько гневна к сыновьям, неужели в конце концов не вспомнит она о милосердии или будет удерживать гневом милосердие свое? Неужели столько овец пастбища ее до такой степени провинились или ошиблись, что навсегда она их покинула? Даже если бы они не пожелали возвратиться, надо было последовать примеру благочестивого пастуха, Христа, и разыскивать их, упирающихся своему овечьему хлеву, и добродетельной силой притянуть; насколько сильнее это, чем все остальное, требует усилий и молитв.

Однако кажется, я воочию вижу тех, чья ревностность, дай Бог, была бы равна знаниям, кто сейчас возражает: "Мы готовы, говорят, их допустить, восстановить мир; но непорочность веры, но честь Университета, но, наконец, ограждение его самого от трудов и ущерба не могут никак быть оставлены без внимания". Я же не говорю, что столь важные вещи должны быть забыты судьями. И все же я отвергаю, что столь непримиримая и непреклонная строгость необходима и требуема и что до живого мяса, как говорится, надо терзать рану, как в известной победе Силь-вана: лечение превысило меру. Ведь мы христиане и в школе любви ежедневно учимся под надзором того, кто сказал: "Учитесь у Меня, ибо Я кроток и смирен духом". И еще: "Если не простите своего брата и т.д.". Следовательно, не настолько по закону позволена жестокость, насколько избрана она к исполнению.

Кроме того, я помню, за что и как сначала от общей жизни Университета были оторваны названные выше Братья. Ведь было установлено и решено, что каждый, кто не поклянется соблюдать осуждение названных выше ошибок, окажется исключенным из званий и почестей Университета, что объявил сам Университет, а затем епископ Парижа. Сделать это заставили бакалавров и названных выше Братьев, а высшие слои уклонились, пользуясь привилегией не давать такого рода клятв. Но этой причине ни ученой степени, ни кафедры, ни прихода впоследствии не получили несогласные. Я слышал, однако, и после этого, что или все, или многие из них были готовы выполнить это условие, но даже если бы теперь и согласились, не считались бы вполне равноправными.

О, если бы все подумали и смиренно рассудили вместе насколько и какая происходила и происходит духовная утрата, сколько молитв, сколько бесед, сколько спасительных поучений в Университете и других местах потеряно. Ведь природное сострадание состоит в том, что матерь к сыну заблудшему или тело к члену больному всегда тронуто сочувствием? Кроме того, надо учесть наш общий урон в проповедях, в лекциях и другом; тогда надо послушаться предостережения, содержащего меру: если не бережешь других, побереги хотя бы себя.

Я уж не стану говорить о страданиях, поношениях и пытках со стороны тех, кто считаются совершенными, но которые, однако, отвергли кротких и добрых радетелей, якобы из сострадания, тем более обязательного для совершенных. Я признаю, что, в свою очередь, Университет понес очень большие убытки от усилий и затрат. Однако, по моему мнению, он должен их забыть и презреть ради восстановления мира, ради братского примирения, ради реинтеграции столь значительных отторгнутых частей. Чистота веры и честь Университета остались бы нетронутыми, или я ошибаюсь, или это так.

Заявляли, что в этом вопросе многие в Университете, пожалуй, согласны со мной, так как либо являются приверженцами мира, либо хотят ими казаться. Все же я опасаюсь, что, пока не будет прощения смуте, некоторым из них все, что может помочь примирению, является достаточным поводом для клеветы, будто честь веры и Университета будут потеряны. В итоге никогда не будет ни примирения, ни мира.

Кроме того, я не до такой степени самонадеян, чтобы присвоить себе право определять, каким образом они, т.е. вера и честь Университета, могли бы остаться невредимыми. Просто у меня есть одно твердое убеждение, что этого можно достигнуть, даже легко, если к этому, не скажу, что все, не скажу, что многие, но минимальное количество людей Университета вместе с немногими Братьями, обладающие разумной и честной волей, пожелали бы приложить старание. Потому что, если пожелают искренне, то что бы ни говорили о дружеских связях, никаким путем, ни молитвами, ни дарами нельзя этого достичь. Отчего так? Разумеется, всегда будут ссылаться, что причина этого в вере, в которой ничего нельзя прощать.

Что же тогда еще остается, как не возвращаться к одному и тому же, ставить перед очами сердца горестный этот раскол вместе с прежними уронами, смотреть внимательно и зорко на неизбежность возобновления этой потери, поскольку из-за этого приносятся в жертву факультет и милосердие; тогда, отложив все старания в борьбе, надо искать мира и преследовать его; это то, о чем я ныне хлопочу, это то, что в посланиях моих я предлагаю, помня о своем долге. Но чего бы я не добился или не совершил, в полной неизвестности мечется душа. Я познал нравы людей, я познал такое разнообразие суждений и взглядов, я познал, насколько неумолимые и неукротимые чувства властвуют в некоторых сердцах, насколько процветает в их необузданных речах свобода порицать, как в деле преследования выгоды буйствует воинственный произвол; я познал, наконец, насколько у малого числа людей вера столь же добрая и чуткая, какую проповедовал Иисус Христос.

Поэтому послание это я стремился передать не публике, но узкому кругу лиц, потому что считаю, что они могут помочь, а не помешать. Я знаю, что накинутся с бранью, если кому-нибудь письмо это передать, объявят, что это позор, даже злодеяние или измена, посчитают, что я добиваюсь мира с Якобинцами, и ради него это написал. Я открыто признаю, и никогда не посчитаю это стыдом, что ныне и в прежние времена всегда стремился, благоразумно домогаясь и желая, к их примирению даже в существе спора.

Да погибнут те, кто гордится гнусным отсечением от материнского и сокровенного тела, кто не исцеления добивается, но жестоко злобствует над ищущими исцеления и кто возбуждаем с демонической страстью больше разделением, чем прекраснейшим союзом. Если продолжат безумствовать против миротворческих сил единства, надо их удалить и отважной стопой благородной добродетели растоптать, и после таких мер впоследствии уже не родится гибельный скандал ни в Университете, ни в государстве, ибо я полагаю, что этого сильнее следует опасаться, чем собственного гонения; хотя в другое время я избегал говорить открыто или действовать как-то, но рвение мое внушило мне право говорить и действовать. Следовательно, от вашего решения зависит либо обнародовать это письмо, либо держать его в тайне, либо сообщить кому-то, кто является посторонним, либо полностью пренебречь. Однако кто знает, может быть. Господь милостивый поможет и даст голосу моему силу добродетельную, чтобы слушающие услышали бы и понимающие поняли и для достижения доброго мира трудились бы более благотворным умом. Вот о чем прошу, о чем молюсь, о чем заклинаю того, кто есть мир наш; засим, прощайте, вспоминайте меня в ваших молитвах.

Перевод с латинского С.К. Цатуровой по изданию: J. Jerson. Oeuvres complets. T. 2. Paris, 1960.

Антология педагогической мысли христианского Средневековья: Пособие для учащ. педагогических колледжей и студентов вузов: В 2-х тт. T. II. Мир преломился в книге. Воспитание в средневековом мире глазами ученых наставников и их современников/ Сост., ст. к разделам и коммент. В.Г. Безрогова, О.И. Варьяш. - М., АО "Аспект Пресс", 1994. С. 240-245.