Justin Martyr
Флавий Иустин (Иустин Мученик)
(105 - 165(7))

 

ИССЛЕДОВАНИЯ - КОММЕНТАРИИ - ССЫЛКИ

О Святом Иустине Философе и мученике и его Апологиях

I.

Иустин родился во Флавии Неаполе, древнем городе Самарии Сихеме (ныне Наплуз), вероятно в начале второго века Р.X. Сихем, опустошенный во время иудейской войны, был восстановлен императором Флавием Веспасианом, почему и назван “новым городом Флавиевым (Flavia Neapolis)”, и подобно другим палестинским городам был заселен греческими и римскими колонистами. От одного из семейств, принадлежавших к греческой колонии, происходил и св. Иустин. Отец его назывался Приском, дядя - Вакхием. О таком происхождении своем сам Иустин говорит в начале 1-й апологии (гл. 1), и в другом сочинении указывает на свое языческое происхождение и определенно называет себя необрезанным (Dial. с. Tryph. с. 28. 41). Его родители были настолько богаты, что могли доставить ему полное по-тогдашнему образование.

С ранних лет в Иустине возбудилось горячее стремление к истине, искавшее преимущественно решения высших вопросов о Боге и последней судьбе человека. Язычество в тогдашнем состоянии своего распадения - со своими, потерявшими смысл миенами, с безнравственными обрядами богопочтения и мало открывавшими человеческому духу мистериями - не могло удовлетворить жажды познания Божественного. Иустин обратился к философии, и здесь она переходила от одной системы к другой, доколе не нашел в христианстве того, чего искала его душа, томившаяся жаждою истины и внутреннего мира. Об этих тщетных поисках своих, о путях, пройденных им для достижения познания о БОГЕ, он сам рассказывает в начале “Разговора с Трифоном Иудеем”. Сначала Иустин обратился к одному стоику; пробывши у него довольно времени, он убедился, что у него нисколько не приумножилось познание о БОГЕ. Учитель стоик, по замечанию Иустина, не только сам не имел познания о БОГЕ, но и не почитал его за необходимый предмет философского исследования. Иустин перешел к перипатетику; но этот обратил философию в орудие своих корыстных интересов: через несколько дней потребовал условия о плате за свои уроки. С прежним доверием, с не устающею надеждою Иустин обратился к пифагорейцу, который быль в большой славе и сам имел высокое мнение о своей мудрости. Этот философ тотчас спросил Иустина, знает ли он музыку, астрономию и геометрию, которые в школах Пифагора почитались необходимыми приготовительными к философии науками, - и распространился в похвалах им; так как они отвлекают душу от чувственного и делают ее способною к восприятию духовного, к созерцанию красоты и добра в самом существе их. Иустин открылся в своем незнании тех наук и не быль принять в число учеников. Среди отчаяния в возможности удовлетворить своей жажду знания, Иустин вспомнил о платониках, которые также были в великом почтении. Один из самых известных между ними только что прибыль в место пребывания Иустина. Беседы с ним, по-видимому, удовлетворили Иустина: успехи его в философии возрастали с каждым днем. “Рассуждение о вышечувственном, говорит Иустин, возвышало меня больше и больше, и учение об идеях окрыляло мой ум; в короткое время я мечтал сделаться мудрецом и в своем безрассудстве надеялся достигнуть созерцания Бога - этой конечной цели Платоновой философии”. Но неожиданное обстоятельство разбило самодовольное мечтание философствующего разума и дало другое направление мыслям Иустина. Платонова философия, которая одна из всех систем языческой древности еще удовлетворяла идеальный ум, была только последнею приготовительной ступенью к высшей мудрости - в христианской Вере.

В спокойном расположении духа Иустин, желая беспрепятственно предаться размышлению в глубоком уединении, вдали от встречи с людьми, отправился однажды в пустынное место недалеко от моря. Приближаясь к месту, которое избрал для своего самоуглубления, он увидел в небольшом расстоянии позади себя старца кроткой, почтенной наружности. Неожиданная встреча поразила Иустина и завлекла его в разговор, который от первых обыкновенных вопросов и ответов перешел в глубокомысленную философскую беседу, имевшую решительное значение в жизни Иустина. Старец сообщил, что пришел на морской берег ради отсутствующих родственников, возвращения которых он ожидал с нетерпением. Когда Иустин в свою очередь объяснил, что его привело сюда, в уединенное место, так удобное для умственных занятий, незнакомец возразил ему: “так ты - любитель умствований, а не дела и истины? и не заботишься более быть деятельным мудрецом, а не софистом”? На такое замечание относительно его философских занятий Иустин с энтузиазмом воскликнул: “Какое занятие может быть важнее, как доказать, что разум владычествует над всем, и при помощи его понимать ложность стремлений других людей, не делающих ничего здравого и угодного Богу? Без философии не может быть благоразумия. Каждый поэтому должен философствовать и почитать это делом важнейшим, а все прочее - вторым и третьим”. “Ведет ли философия - спросил еще старец - к счастливой жизни? И что такое философия и какое она доставляет счастие”? - “Философия, отвечал Иустин, есть наука о сущем и познание истины, счастие же есть награда за такое знание и мудрость”. Так отвечал Иустин по началам Платоновой философии. Тогда старец стал доказывать философу недостаточность этой системы в решении важнейших вопросов и необходимость иного, совершеннейшего руководства. Он сперва обратил внимание на то, что знание о Бой различно от знания музыки, арифметики, астрономии, медицины; последнее приобретается через опытное изучение или логическое мышление, а первое через непосредственное созерцание или посредственно через свидетельство других, достигших такого созерцания. “Каким же образом философы могут правильно мыслить или говорить истину о Боге, когда они не имеют познания, не видели Его, не слышали о Нем”? Иустин ссылался на присущий человеку ум, который, по учению Платона, имеет силу возвышаться до созерцания Бога: но старец возразил, что это положение не имеет никакого основания, что оно опровергается другим мнением Платона, что не каждый человек сам по себе, по присущей ему силе ума, способен созерцать существо Божие, но только очищенный добродетельно, и что, последовательно идя из положений Платона, надо бы и животным приписать эту способность, так как души их не имеют существенного отличия от душ человеческих. Здесь старец коснулся Платонова учения о переселении душ. Несостоятельность этого учения обличается тем, что души человеческие, посылаемые в тела животных в наказание за свои грехи, не имеют сознания о своих прежних прегрешениях, ни чувства своего временного унижения, и таким образом заключение их в тела животных не достигает цели - нравственного возмездия. Самое учение Платона о бессмертии человеческого духа неосновательно в том отношении, что он почитает это бессмертие безусловным, имеющим основание в самом существе души. Это несогласно с временным происхождением, какое она имеет вместе с миром, и ставило бы ее наравне с единым безначальным, самобытным Существом. Душа человеческая не умирает, для осуществления нравственного закона правды, не сама по себе, но по воле и силе Давшего ей бытие.

Такие рассуждения старца сильно потрясли опоры, на которых утверждалась самодовольная уверенность Иустина в совершенстве Платоновой философии и человеческой мудрости вообще. “Какому же учителю можно довериться, откуда ожидать помощи, если и у тех философов нет истины”? со скорбным чувством разочарования воскликнул Иустин. То была решительная минута, в которой вместе с чувством тщетности и неверности чисто философских исследований - еще сильнее сказалась неутоленная жажда нового, удовлетворяющего ведения. Старец воспользовался этой минутой, чтоб указать искателю мудрости на единственный источник несомненной истины. “Во времена отдаленные от нас - сказал он - древнее всех, почитающихся философами, жили люди, называемые пророками, блаженные, праведные и угодные Богу: они говорили Духом Святым и предсказали будущее, что ныне и сбывается. И они одни видели и возвестили людям истину; не зная страха ни перед кем, не ища себе славы, они говорили только то, что слышали и видели, когда были исполнены Святого Духа. Писания их существуют поныне, и кто читает их, получает много пользы для познания начала и конца вещей и всего, что должно знать философу, если только верует им. Они в своих речах не пускались в доказательства, будучи выше всякого доказательства, как достоверные свидетели истины, потому что прошедшие и настоящие события вынуждают верить словам их. Также по чудесам, которые совершили, они были достойны веры, особенно когда они прославляли Творца всего, Бога и Отца, и возвещали о посланном от Него Христе Сыне Его... Но ты, прежде всего - заключил старец - молись, чтобы отверзлись для тебя двери света: ибо этого никто не может видеть или постигнуть, если ему не дадут разумения Бог и Его Христос”. Сказавши это и многое другое, старец удалился с наставлением подумать о том. Иустин более никогда не видал его; но беседа его произвела в душе философа неизгладимое впечатление. “Внезапно - говорит Иустин - возгорелся во мне огонь, и объяла меня любовь к пророкам и к тем людям, которые суть други Христовы; и, размышляя сам в себе о словах старца, я нашел только здесь истинную и полезную философию”.

Так рассказывает Иустин о своем обращении в христианство. Уже внутренняя истина дела показывает, что рассказ Иустина не есть только литературная оболочка для апологии христианского учения в форме разговора, но действительное событие жизни. Притом сам Иустин в другом месте ясно говорит, что он некогда восхищался учением Платона (Apol. II. c. 12). По свидетельству сказания о мученичестве Иустина, он на допросе перед префектом отвечал, что он некогда старался изучить все системы философии. Это совершенно согласно с аналогическими явлениями истории того времени. Вспомним изложенную в Клементинах историю римского патриция Климента, который, тревожимый вопросами о начале и конце всех вещей, прошел все философские школы и в борьбе противоположных друг другу мнений и диалектических словопрений потерявши всякую опору, думал уже о заклинаниях египетской магии, когда неожиданно слово христианского Откровения просветило и усмирило его смятенную душу. Ритор Татиан, с юности исполненный стремления к религиозному познанию, исходил значительную часть обширной империи римской, испытал все виды языческого богопочтения, мистерии, системы, и ничем не удовлетворился, доколе случайно попавшиеся ему в руки книги Ветхого Завета не бросили первого луча света во мрак его безнадежного сердца. Тем же путем обратились к христианству и другие напр. Феофил антиохийский, Григорий Чудотворец.

Кто был незнакомый старец, беседовавший с Иустином - это неизвестно: древние (Евсевий и Фотий) думали, что он был один из мужей апостольских, а некоторые из новейших (Фабриций) видели в нем св. Поликарпа, епископа Смирнского; но несомненно, что он принадлежал к числу высокообразованных и созревших в духовной жизни христиан. Где происходила эта беседа - также прямо не видно из сочинения Иустина. Нельзя думать об его отечественном городе Неаполе: он отстоял на пять миль от Средиземного моря и едва ли был так значителен, чтобы в нем были замечательные преподаватели философских систем. Притом Иустин, говоря, что “в наш город” прибыл учитель платонической школы, включает здесь и Трифона; а разговор с ним происходил в Эфесе. Подобно другим современникам (напр. Татиану), Иустин, вероятно, вне своей родины старался познакомиться с философскими школами.

Кроме беседы со старцем, расположившей Иустина в пользу Евангелия, как совершеннейшего учения истины, христианство еще прежде произвело благотворное влияние на него своею нравственною силою, разрушив предубеждения против последователей Христа, столь распространения в то время. “Я сам - говорит он во второй апологии (гл. 12) - когда еще услаждался учением Платона, слышал, как на христиане клеветали, но, видя, с каким бесстрашием они встречают смерть и все, почитаемое страшным, - пришел к той мысли: невозможно, чтобы они были безнравственны и преданы чувственности. Ибо, какой сластолюбец, или развратный и почитающий за удовольствие есть человеческую плоть, может охотно принять смерть, чтоб лишиться своих благ? Не будет ли такой человек всячески стараться продолжить свою настоящую жизнь и скрыться от властей, а не объявлять о себе, чтобы быть предан на смерть”? Эта твердость и мужество христиан в исповедании своей веры, эта безбоязненность и радость их среди мучений и смерти убедили Иустина в несправедливости разнообразных обвинений христиан в безнравственности. К этому нужно присовокупить нарочитое углубление Иустина в пророческие Писания, повсюду проникнутые возвышенностью духа и простотою, единством и предвидением будущего, - обращение с “другами” Христа, которые уяснили и подтвердили высокие чаяния души Иустина и преимущественно величие и сладость слова Христова: и для нас делается понятною и достоверною история обращения Иустина в христианство.

Крещение Иустина относят к 133 (Мелер) или 137 году (Чирнер) или вообще к 4-му десятилетию второго века (Отто).

С принятием христианства для Иустина открылось обширное поприще деятельности. После долгих и мучительных и исканий, нашедши в христианстве свет божественной истины и источник мира душевного, Иустин, по внушению святой Веры и естественному сочувствие к братьям - человекам, посвятил все силы и познания свои на то, чтобы и другим сделать известным и доступным учению Христа. “Мне хотелось, - говорит он, - чтоб и все мыслили со мною одинаково и не отвращались учения Спасителя, ибо... оно доставляет сладостней шее успокоение для тех, кто занимается им”. (Разгов. с Триф. гл. 8). “По сердечному состраданию к вам, я употребляю все усилия, чтобы вы познали наше учение, которое вам так чуждо; если же нет, по крайней мере, я буду неповинен в день суда” (там же, гл. 38). “Всякий, говорить он в другом месте, - кто может возвещать истину и не возвещает, будет осужден Богом. Страшась этого и я считаю долгом искать собеседований с вами, и это не из корыстолюбия или тщеславия”... (там же, гл. 82). Подобным образом Иустин во многих местах в своих апологиях высказывает, что он был бы виновен в неведении язычников и в их преступлениях, которые они делают по умственной слепоте, если бы он не старался всеми средствами рассеять их невежество и предубеждения. Но, предавшись всеми силами своей души Евангелию, Иустин, однако, не перестал уважать философию, не изменил и внешнего образа жизни. Подобно другим христианам того времени, он и после крещения своего не сбросил философской мантии, - не потому, конечно, чтобы хотел через это укрыться от поношения, которому подвергались ученики Евангелия. “Я презрел, говорить он, предубеждения толпы, и, признаюсь, поставляю себе во славу быть христианином и всеми силами стараюсь явиться таким перед всеми” (2 апол. 13). Но философская мантия, как известная одежда мудрецов, возбуждала внимание и облегчала другим доступ к Иустину для религиозных собеседований; в то же время она показывала, что он, сделавшись христианином, не отказался от любви к мудрости, но напротив нашел в христианстве новую высшую мудрость.

Таким образом, по внешнему виду эллин, по убеждению и деятельности пламенный христианин, Иустин странствовал с Востока на Запад по всему римскому государству, чтобы всюду распространять и утверждать христианскую Веру. Без церковной должности, без постоянного местопребывания, в свободном служении Слову, он проповедовал учение Его, как странствующей благовестник. Так мы видим его в Эфесе, где он имел богословский разговор с иудеем Трифоном и его единоверцами. В Риме он был два раза и на значительное время: здесь он основал христианское училище, может быть для образования служителей Церкви. Один из учеников его был Татиан, и восторженное уважение, с каким он относился к Иустину после его смерти (contra graec, с. 18), свидетельствует о привлекательности и силе личного влияния учителя.

Но главное призвание и историческое значение Иустина состояло, по нуждам того времени, в апологетике или защите христианства, которую он вел устно и письменно против врагов Церкви - иудеев, язычников и еретиков. Иудеи, исконные враги христиан, ревностно распространяли клеветы об их безнравственности и нечестии, поджигали языческую чернь, и при возможности поднимали открытое гонение против них. (Разг. с Триф. гл. 16. 95. и апол. 31). Иустин старался показать им безрассудство их поведения в отношении к христианам и из пророческих книг раскрыть отменение Ветхого Завета и божественность Христа и Его Нового Завета. Такова была его беседа с Трифоном иудеем, изложенная потом письменно. Более сильными врагами христианства были язычники, между которыми надобно было бороться с несправедливою политикою правительства, ложными предубеждениями народа, гордостью и умственным растлением людей образованных. Иустин в самом Риме безбоязненно вступал в публичные состязания о Вере и опровергал клеветы и насмешки против христианства людей неверующих: из них особенно известен философ цинической школы Кресцент, которого невежество и безнравственность Иустин не раз обличал перед народом. Слово защиты он простер даже к престолу кесарей и подал им две апологии в пользу христиан. Наконец, в среде христианского общества Иустин действовал против еретического гносиса, который не только вносил разделение в церковь, но внушал и язычникам предубеждение к христианам безнравственностью его последователей. Он написал сочинение против всех ересей, до него бывших, и против Маркиона, с которым имел случай встречаться в Риме (1 апол. гл. 26. 58).

Такая ревностная деятельность Иустина в борьбе с врагами христианства стоила ему жизни. Он сам это предвидел и писал в своей 2-й апологии: “я ожидаю, что буду пойман в сети кем-нибудь из тех, о которых я упомянул (т. е. ложных философов) и повешен на дереве, даже может быть Кресцентом” (2 ап. гл. 3). Что Иустин засвидетельствовал свою веру во Христа мученическою смертью, - в этом удостоверяют показания древнейших учителей (напр. почти современного апологету св. Иринея) и церковных историков, и самое имя мученика, данное ему христианскою древностью. Подробный рассказ о кончине Иустина содержат акты мученичества его, сохраненные Симеоном Метафрастом. Эти акты ничего не упоминают о Кресценте, как виновнике смерти Иустина, ни вообще о ближайшем или отдаленном поводе к заключению Иустина в темницу: они прямо вводят нас в Рим, куда Иустин прибыл во второй раз и где ревностно подвизался в проповедании истины, и представляют нам подвиг мученичества его и предшествовавший тому допрос. Здесь мы видим Иустина и с ним еще пять исповедников Веры (Харитона, Эвелписта, Иеракса, Пеона и Либериана) перед городским префектом Рустиком. Когда последний спросил Иустина об его убеждениях, то он отвечал: “я пытался познакомиться со всеми системами философии, но, наконец, склонился к истинному учению христиан, хотя оно не пользуется одобрением людей, зараженных ложными мнениями”. На вопрос о сущности христианского учения, Иустин в простых, но сильных словах выразил его. “Веруем в единого Бога, который есть из начала Творец и Зиждитель всего творения видимого и невидимого, - и в Господа Иисуса Христа Сына Божия, о Котором пророки предвозвестили, что Он придет к людям, как вестник спасения и учитель истины. Я, как человек, не могу говорить удовлетворительно о Его бесконечном божестве: для этого, признаюсь, нужна сила пророческая...”. На вопрос префекта о том, где собираются христиане для богослужения, Иустин отвечал: “Где кто хочет и может: разве ты думаешь, что все мы собираемся только в одно место? Нет. Бог христиан не ограничивается каким-либо местом, но невидимый, Он наполняет небо и землю и повсюду принимает от верующих поклонение и славу. - А я, продолжал Иустин, - живу в доме некоего Мартина, близ Тимотинской бани; кто хотел приходить ко мне, тому я сообщал учение истины”. - Так ты христианин? спросил префект. “Да, христианин”, был решительный ответ Иустина. После того, как и другие товарищи его мужественно исповедали себя христианами, префект опять обратился к Иустину с насмешливыми словами. “Послушай ты, который называешься ученым и думаешь, что знаешь, истинное учение: если тебе после бичевания отсекут голову; уварен ты, что взойдешь на небо?” - “Я надеюсь, отвечал Иустин - получить этот дар, если претерплю все это”. “Так ты думаешь, что взойдешь на небо и получишь там награду?” спросил Рустик снова. – “Не думаю только, но знаю и вполне уверен в том” - с твердостью отвечал Иустин. Это было довольно для Рустика. Не желая терять время; он приказал подсудимым принести вместе жертву богам. На отказ их он отвечал угрозою нещадно наказать их. “Наше пламенное желание, сказал Иустин, - пострадать за Господа нашего Иисуса Христа, ибо это дарует нам спасение и дерзновение на страшном и всемирном суде нашего Владыки и Спасителя”. - “Делай, что хочешь, прибавили прочие исповедники, - мы христиане и жертв идолам не приносим”. Тогда последовал приговор: за отказ их принести жертву богам и неповиновение приказу самодержца бить их и отсечь головы. Так Иустин “увенчал святую жизнь святым мученичеством”. (Евс. IV, 16). Евсевий в своей хронике кончину св. мученика полагает в 150 году, но в позднейшем сочинении своем, в церковной истории, он относит ее ко времени общего правления Марка Аврелия и Люция Вера (161-169), и притом говорит, что Иустин умерь около того же времени, как и Поликарп Смирнский - в гонение на христиан в Малой Азии при Марке Аврелии. Юний Рустик, стоический философ один из учителей Марка Аврелия, был им возведен в префекта города Рима *. Наконец александрийская хроника свидетельствует, что Иустин скончался в 166 г. по Р.Х.

Славный в жизни и смерти, философ и мученик, “оставил нам очень много полезнейших памятников ума образованного и ревностно занимавшегося предметами божественными”. (Еве. IY, 18). Как высоко были ценимы его сочинения, это показывают отзывы о нем и буквальная нередко заимствованная из него последующих церковных писателей. Евсевий приглашает любознательных к внимательному изучению его писаний. Но самое уважение, которым пользовался Иустин в церкви, не спасло многих его произведений от погибели. Так из перечисляемых Евсевием сочинений некоторые известны теперь только по имени или немного более. Сюда принадлежать: философский трактат о душе, - два сочинения полемико-апологетического содержания, именно книга против эллинов, в которой Иустин (по словам Евсевия) обширно рассуждает о многих спорных между нами и греческими философами предметах и говорит о природе демонов, - и против всех ересей и Маркиона в особенности; и, наконец, сочинение Иустина под заглавием “Певец”, которое вероятно имело предметом своим христианские песнопения. С другой стороны знаменитость имени Иустина была причиною того, что в позднейшее время произведения неизвестных авторов намеренно или ненамеренно, во всяком случай без строгой критики, приписывались Иустину и распространялись или издавались под его именем. Некоторые из них носят явные признаки подложности; другие, принадлежа глубокой древности и восходя ко времени Иустина или еще древнее, по своему слогу, содержанию или другим признакам представляют, однако основания сомневаться в их происхождении от Иустина, и подлинность их подвергается спору и пререканиям. Тем важнее для нас те сочинения его, которые дошли до нас с несомненными признаками своей подлинности и вообще принадлежать к главнейшим произведениям Иустина. Таковы: две Апологии и разговор с Трифоном Иудеем.

II.

Литературными памятниками апологетической деятельности Иустина против язычества служат известные ныне две апологии его, большая и малая ***, 06е они всеми учеными единогласно признаются подлинными сочинениями Иустина. Такое признание основывается как на содержании самих апологий, так и на свидетельстве Евсевия и проводимых им отрывках, которые находятся и в дошедших до нас апологиях. (Ц. Ист. IY, 8-17).

Первая или большая апология относится к царствованию императора Антонина Благочестивого (138-161 г.). Поводом к ее написанию были казни, которым подвергались христиане в разных областях римской империи без всякой вины, за одно имя христиан. При всей кротости и человеколюбии, о которых свидетельствуют историки ** и самое имя благочестивого (Pius), Антонин не мог воспрепятствовать тому, чтобы по местам со стороны правителей или фанатически настроенной черни не были воздвигаемы жестокие гонения против христиан. Такие гонения не раз случались во время Иустина; он сам, еще до обращения в христианство, бывал свидетелем истязаний и казней над проповедниками Христа, и тогда зрелище невинных, но мужественных страдальцев тронуло душу Иустина и склонило в пользу христианства. Сделавшись последователем его, он со всем бесстрашием и ревностно к истине стал за невинно гонимое общество христиан. В бытность свою в Риме он написал свою апологию с целью показать несправедливость суда и преследования христиан за одно имя и раскрыть, что обвинения против них неосновательны и ложны, что образ жизни их неукоризнен, учение, равно как и богопочтение весьма чисто, разумно.

Эта апология состоит из 68 глав. Как видно из написания (гл. 1), она обращена “к императору Титу Элию Адpиaнy, Антонину Благочестивому, Августу кесарю, к сыну его Верессиму философу (т. е. Марку Аврелию Веру, которого еще Адриан очень любил и назвал Верессимом) и к Люцию, природному сыну кесаря-философа и усыновленному сыну Благочестивого, любителю учености, и к достопочтенному сенату и всему римскому народу”. Здесь Иустин безбоязненно называет себя самого и исповедавши свое христианство, прямо обращает речь свою к правителям империи, поставляет им на вид их прозвания - благочестивый и философ, и то, чего они требуют. “Вы называетесь благочестивыми и философами и слывете везде блюстителями правды и любителями науки: теперь окажется, таковы ли вы на самом деле. Мы обратились к вам не с тем, чтобы льстить вам или говорить в удовольствие ваше, но требовать, чтобы вы судили нас по строгому и тщательному исследованию, а не руководствовались предубеждением или угодливостью людям суеверным, не увлекались неразумным порывом или давнею утвердившеюся в вас худою молвою; - через это вы произнесли бы только приговор против самих себя. Что касается нас, - мы убеждены, что ни от кого не можем потерпеть вреда, если не обличать нас в худом деле... вы можете умерщвлять нас, но вреда сделать не можете. Но чтоб эти слова не показались кому безрассудными и дерзкими, мы просим исследовать, в чем обвиняют христиан; и если обвинения окажутся действительными, - пусть наказывают их, как следует. Если же никто ни в чем обличить не может, то здравый разум не велит по одной худой молве оскорблять людей невинных, или лучше самих себя, когда думаете вести дела не по рассуждению, а по страсти. Всякий здравомыслящий скажет, что наилучшее и единственное условие справедливости состоит в том, чтобы подчиненные представляли неукоризненный отчет в своей жизни и учении, а начальствующие, с другой стороны, давали приговор не по насилию и самовластию, но руководствуясь благочестием и мудростью. Таким образом, и правители, и подданные наслаждались бы счастием... И так наша обязанность - представить на рассмотрение всех нашу жизнь и учение, чтобы вместо тех, которые ничего нашего не знают, самим нам не подвергнуться наказанию за те преступления, которые делают иные по слепоте своей. А ваше дело, как требует разум, выслушать нас и явиться добрыми судьями; ибо после того вам непростительно будет перед Богом, если вы, узнавши истину, не будете делать того, что справедливо” (гл. 2, 3).

После такого смелого и сильного сознанием правоты вступления Иустин обращается к изложению и раскрытию своего предмета. Содержание первой апологии, при всем обилии в ней отступлений и повторений, можно разделить на три главные части. В первой апологет показывает несправедливость суда над христианами и неосновательность обвинений, возводимых на них. Христиан осуждали и казнили за одно имя, “христианин” без всякого дальнейшего исследования. Против этого Иустин говорит, что одно имя, помимо действий, не представляет разумного основания ни к одобрению, ни к осуждению, и что справедливость требует исследовать поступки обвиняемого и по ним судить, не смотря на то, исповедует ли кто себя христианином или отречется. Три главные обвинения были возносимы на христиан во мнении язычников. Их представляли безбожниками, возмутителями государственного спокойствия и порядка, людьми, преданными всякого рода непотребствам. Христиан обвиняли в безбожии, потому что они не поклонялись ни одному из богов языческих, не приносили жертв, не имели кумиров. “Признаемся, говорит Иустин, что мы безбожники в отношении к этим мнимым богам, но не в отношении к Богу истинному, Отцу целомудрия и всякой добродетели, Который не требует вещественных жертв, и Которого почитаем словом молитвы и благодарения; мы почитаем также и научившего нас истинному богопознанию Иисуса Христа Сына Божия, явившегося во плоти, и Духа пророческого. И за это злые демоны внушают преследовать нас, потому что мы отстали от почитания их; подобно тому, они преследовали Сократа, учившего истине по действию того же Слова, которое приняло видимый образ и нареклось Иисусом Христом”. На второе обвинение Иустин говорит: “Вы слышите, что мы ожидаем царства, но напрасно полагаете, что мы говорим о царстве человеческом; между тем как мы говорим о духовном, о царствовании с Богом, иначе мы отрекались бы, чтобы не лишиться жизни и получить ожидаемое. Мы даже более всех содействуем общественному спокойствие, ибо по нашему учению, ни добродетельный человек, ни злодей не могут укрыться от Всевидящего Бога, и каждый по делам своим получит вечное мучение или спасение. А законы человеческие бессильны обуздать преступников, потому что всегда можно укрыться от очей людских”. Обвинениям в безнравственности Иустин противопоставляет картину удивительной перемены, которую учение Христово производит в нравах людей, ему уверовавших (4-15). Во второй части (15-53) Иустин доказывает божественность христианской Веры, во-первых достоинством учения ее. Для этого он приводит изречения Христа Спасителя о любви к врагам, о милосердии, целомудрии и незлобии, и сравнивает учение христианское с философскими учениями и верованиями язычников, с которыми оно представляет сходство в некоторых пунктах. “Впрочем, присовокупляет он, да будет вам известно, что истинно только то, что говорим мы, узнавши от Христа и от предшествовавших Ему пророков, которые древнее всех бывших писателей ваших. И надобно верить словам нашим не потому, что мы говорим сходное с ним, но потому, что говорим истину, так как научил нас этому Иисус Христос, единый собственно Сын Божий, первенец и сила, по воле Бога сделавшийся человеком”. Далее божественность Христа и основанной Им религии он подтверждает точным исполнением ветхозаветных пророчеств. Наконец в третьей части (гл. 54 - 68), для опровержения нелепых слухов о христианских собраниях, Иустин довольно подробно излагает обряды христианского богослужения и преимущественно образ совершения таинств крещения и причащения. Оканчивает Иустин апологию свою повторением просьбы своей к правителям о правосудии. “Если все сказанное мною кажется вам согласным с разумом и истиною, то уважьте; если же кажется вам пустословием, то оставьте это, как пустословие, но не подвергайте смертной казни невинных ни в чем людей, как врагов. Мы наперед говорим вам, что не избежите будущего суда Божия, если не отстанете от неправды, а мы воскликнем: что Богу угодно, то пусть и будет”. В подкрепление своего прошения он прилагает (гл.69) указ императора Адриана о христианах к Минуцию Фундану, запрещающий осуждать их по одним доносам. Позднейшие переписчики присоединили к нему еще два указа: императора Антонина к обществу азийскому, и императора Марка Аврелия к сенату, в коем победа над Маркоманнами приписывается молитве христиан (гл. 70 и 71).

Когда была написана и представлена эта апология - на этот вопрос ученые отвечают весьма несогласно между собою. Из надписания ей, в котором Марк Аврелий (Вериссим) еще не называется соправителем, ни кесарем, заключали. что она явилась вскоре после восшествия на престол императора Антонина Благочестивого, но до объявления Марка Аврелия кесарем, последовавшего в 139 году: таким образом время происхождения первой апологии относили к концу 138 или началу 139 г. Но такое заключение несогласно с следующими обстоятельствами: 1) Марк Аврелий, упоминаемый Иустином в числе царственных лиц, к коим обращается апология, в означенное время был молодым человеком 18-ти лет, еще не пользовавшимся известностью и правительственной властью; между тем в апологии дело представляется так, что не только благочестие в лице императора Антонина, но и мудрость в лице Марка Аврелия, прозванного философом, восседали на престоле правителей римской империи. Так, обращаясь к ним в самом начале апологии, Иустин говорит: вы называетесь благочестивыми и философами (гл. 2, снес. 3), - и переносит нас в то время, когда оба они славились повсюду, как благочестивые и философы. А Марк Аврелий был сделан соправителем Антонину в 147 году. Опущение же в титуле Марка Аврелия наименования кесарем могло произойти или от ошибки переписчиков или от самого Иустина, не заботившегося о дипломатических тонкостях. 2) В этой апологии встречается замечание о том, что по сказанию христиан Христос родился за 150 лет перед сим при Киринее, а учил при Понтии Пилате (1 апол. гл. 46): это показание ослаблять предположением, что Иустин здесь хотел только приблизительным и круглым числом обозначить время, протекшее от появления Основателя христианства, и особенно сокращать это число, нет достаточного основания. 3) Иустин говорить о Маркионе, как о своем современнике, представляя его лжеучителем, который уже обольстил многих повсюду (1 ап. гл. 26 и 58). Хотя показания о времени деятельности Маркиона у древних писателей довольно неопределенны; но в этом случае заслуживает предпочтения свидетельство Иринея (adv. haer. 3, 4): он говорит, что Маркион, ученик Кердона, усилился при римском епископе Аниките, который, по Евсевию (Церк. Ист. IV, 19), правил церковью от 158 до 169 г.-4). Наконец Евсевий, говоря о славной деятельности Иустина в защиту Веры против еретиков и язычников, когда он находился в Риме, относить ее ко времени епископа Аникиты (Церк. Ист. IV, 11). Все это говорит против мнения писателей, относящих 1-ю апологию Иустина к 139 году, и указывает на гораздо позднейшее время ее происхождение. Посему вероятнее мнение других ученых, которые относят ее к 150-му.

Поводом к написанию второй или малой апологии послужила беззаконная казнь трех христиан, совершившаяся в самой столице римских императоров. Одна римлянка от нечистой жизни в язычестве обратилась в христианство, и старалась склонить к тому же своего развратного мужа. Ее усилия были напрасны: муж все более вдавался в распутства и своими поступками довел ее до того, что она, не желая быть участницей его непотребств и несчастия, совершила законный развод с ним. В отмщение ей он сделал донос, что она христианка; но она подала прошение “самодержцу” и получила дозволение привести в порядок свои домашние дела, прежде чем отвечать на обвинение. Тогда муж язычник обратил свое мщение на Птоломея, бывшего наставником ее в христианском учении. Птоломей, призванный к городскому префекту Урбику, исповедал себя христианином и тотчас был приговорен к смерти. В это время другой христианин, пораженный осуждением невинного человека, обратился к Урбику с вопросом. “Почему ты осудил на казнь этого человека, который невиновен ни в блуде, ни в прелюбодеянии, не убийца, не грабитель или вор, и не обличен в каком-либо преступлении, а исповедал только, что он христианин? Ты, Урбик, судишь как неприлично ни самодержцу благочестивому, ни философу, сыну кесаря, ни священному сенату”! Урбик на это возразил только: “И ты, кажется мне, такой же христианин”? - “Да, сказал Люций”, и также был отведен на казнь. Та же участь постигла и третьего христианина, который подошел на это дело.

Подобный образ действия в отношении к христианам, повторявшийся еще более в других местах римской империи, вызвал Иустина снова взяться за перо, тем более что к этим официально законным, но противным совести жестокостям язычники присоединяли насмешки. Видя, что христиане в виду самой смерти тверды в своем исповедании, они насмешливо спрашивали: почему же христиане сами себя не убивают, чтобы отойди к своему Богу? и почему Бог их попускает мучить Его чтителей? Ответ на эти возражения составляет главное содержание второй апологии, состоящей из 15-ти глав; причем Иустин раскрывает превосходство христианского учения перед учениями языческих мудрецов, впрочем, по большей части ссылаясь на то, что было сказано в 1-й апологии. На первое возражение Иустин говорит, что самоубийство есть преступная смерть и восстание против закона Божия. А что мы на допросах не отрицаемся, это потому, что не сознаем за собою ничего худого, но почитаем нечестием не быть во всем верным истине, которая - мы знаем - угодна Богу; притом мы хотим и вас избавить от несправедливых убеждений на наш счет (гл. 4). На другое возражение апологет отвечает, что если мир еще сохраняется, то ради христиан, которые суть семя его: иначе судный огонь сошел бы и истребил все без различия; но настанет время, когда злым духам и их последователям воздано будет наказание в вечном огне, а христиане за невинные страдания будут увенчаны славою и блаженством. Настоящая гонения на христиан суть действие злых демонов, по внушению которых и всегда люди, отличавшиеся добрым нравом, были ненавидимы и убиваемы: например Сократ и Гераклит; тем более они преследуют христиан. Сократу никто не поверил до того, чтобы готов был умереть за его учение; но за Христа, которого Сократ отчасти только познал, умирают всякий день, не смотря на людские мнения и страх, и мудрецы, и ремесленники, и люди вовсе неученые. - Иустин заключает апологию просьбою сделать обычную надпись на ней и обнародовать, “чтобы и другие знали о нашем деле и могли освободиться от заблуждения и неведения об истинно дорогом. Мы со своей стороны сделали все, что могли и желаем только, чтобы все люди повсюду сподобились познать истину. О, если бы и вы ради самих себя судили правильно; как требует того благочестие и философия”.

Евсевий говорит, что около времени гонения на христиан в Малой Азии, когда скончался св. Поликарп, Иустин представил императорам (Марку Аврелию а Люцию Веру) вторую апологию в защиту христианской веры и принял мученический венец по проискам Кресцевта (Церк. Ист. IV, 16. 18). На этом основании время происхождения этой апологии полагается после 161 года, когда по смерти Антонина Благочестивого началось общее правление двух упомянутых императоров; а таким образом между первою и второю апологией допускается расстояние 10 или 20 лет, (смотря потому, какой год 139 или 150 назначается для 1-й апологии). Но такому мнению о времени написания второй апологии противоречат указания, содержащиеся в ней самой. 1) Слова Люция: “ты судишь, Урбик, как неприлично судить ни императору Благочестивому, ни Философу, сыну Кесаря” (гл. 2) указывают на общеизвестность лиц, которым принадлежат прозвания “благочестивого” и “философа”, и всего естественнее прилагаются к императору Антонину Благочестивому и соправителю Марку Аврелию Философу. Заключительное воззвание Иустина: “о если бы и вы ради себя самих судили справедливо, как того требует “благочестие и философия” есть буквальное повторение намеков на прозвания Антонина и Марка Аврелия, которые не однажды встречались в первой апологии. 2) Иустин упоминает о подаче прошения от обвиненной мужем христианки к “самодержцу” (“тебе, император”): это имеет смысл только в такое царствование, когда собственно один был самодержавным императором, а наследник престола (в этот раз Марк Аврелий) был только соправителем, и не идет ко времени общего правления двух императоров, как это было по смерти Антонина. 3) Еще более указывают на одновременность происхождения обеих апологий частые ссылки на 1-ю апологию, встречающееся во второй: они состоят в кратком выражении: “как мы прежде сказали”, и совершенно необъяснимы, если не допустить, что 2-я апология следовала непосредственно за первой. 4) В последней главе 2-й апологии Иустин говорит: “я отнесся с презрением о нечестивом и ложном учении Симона; но если вы предпишете, то я разоблачу его для всех, чтобы если можно переменили свое мнение” Прежде в той же апологии ничего не было сказано ни о Симоне, ни об его учении: почему же автор вздумал сказать эти слова? Это можно объяснить опять только в том случае, когда 2-я апология написана вскоре после 1-й, в которой именно Иустин не раз говорит о Симоне волхве и очень нелестно для Римлян (гл. 26 и 56). Поэтому если нельзя согласиться с мнением, признающим обе апологии за одну, в последствии случайно разорванной на две части - так как каждая имеет свою целость и законченность: то справедливо полагать, что вторая апология написана к тем же лицам и в непосредственной связи с первой, которая была уже готова к паданию или только что подана, и составляет дополнение и пояснение к ней, вызванное упомянутыми событиями в Риме. Что касается до Евсевия, то он был введен в заблуждение тем, что после указа Адрианова, помещенного в конце 1-й апологии самим Иустином, последующие переписчики и собиратели письменных актов вставили еще два указа Антонина Благочестивого и Марка Аврелия.

Св. Иустин, философ и мученик. Творения. М., "Паломник" - "Благовест", 1995. C. 7-31.

 

Все содержание (C) Copyright РХГИ, 1996 - 2001

Вернуться на ( начальную страницу ) (список авторов)