ИССЛЕДОВАНИЯ - КОММЕНТАРИИ - ССЫЛКИ

Татиан и его "Слово к элинам" в историческом контексте

1. К кому обращена апология Татиана?

Автор сочинения, которому посвящена эта работа, Татиан, был по происхождению сирийцем, но получил греческое философско-риторическое образование, затем обратился в христианство и стал учеником Иустина Философа. После мученической кончины последнего в Риме он отделился от римской общины (примерно в 172 г.) и отправился на Восток, в Сирию и Месопотамию, где основал нечто вроде энкратитской секты. Своей известностью Татиан обязан главным образом составленному им компендию четырех Евангелий, так называемому Диатес-сарону, сохранившемуся во фрагментах и поздних переводах и игравшему большую роль в литургической практике сирийской церкви. Татиан написал также несколько других сочинений, которые были утрачены и теперь известны (причем, вероятно, не все) лишь по названиям.

Единственное сохранившееся по-гречески произведение этого писателя, “Слово к эллинам”, дата создания которого может быть определена лишь весьма приблизительно, обычно относят к числу раннехристианских так называемых “апологий”, то есть сочинений в защиту христианства, к которым принадлежат также произведения Аристида, Иустина, Афинагора, Феофила Антиохийского и некоторых других. Все они были написаны во II веке. Однако “Слову” принадлежит в этом ряду особое место, так как оно не адресовано императору или другому представителю власти (как апологии в собственном смысле этого слова, принадлежащие Аристиду, Иустину, Мелитону и Афинагору) и в то же время не представляет собой диалога или полемики с конкретным адресатом, как у Феофила или Минуция Феликса (реальность или фиктивность собеседника в данном случае не имеет значения, поскольку мы рассматриваем исключительно литературный аспект). Сочинение Татиана выделяется тем, что имеет как бы коллективного адресата, и в этом смысле ближе скорее к более поздним полемическо-проповед-ническим произведениям. Однако по особенностям содержания и общей тональности “Слово к эллинам” должно быть все же отнесено именно к ранней апологетике. Ибо основная цель Татиана заключается не в том, чтобы привлечь своих оппонентов к христианству, обратить их, но лишь в том, чтобы добиться терпимости и определенного уважения к новой вере. Здесь и пролегает рубеж, отделяющий “Слово к эллинам” Татиана от, например, соответствующего произведения Климента Александрийского, озаглавленного уже “Увещание к эллинам” (“Протрептик”).

В силу того что Татиана необходимо рассматривать именно в ряду ранних апологетов, вопрос об адресате его сочинения приобретает особую важность. Но он осложняется тем, что в данном случае неприменим метод ретроспективного анализа (во всяком случае, семантики термина “эллины”). Мы попытаемся исследовать эту проблему, исходя главным образом из текста самого Татиана. Но предварительно необходимо дать самый краткий обзор уже высказанных исследователями точек зрения.

На вопрос, вынесенный в заголовок данной заметки, в разное время и разными людьми давались три различных ответа (к сожалению, это чаще всего было лишь выражением субъективного мнения без детальной аргументации). В прошлом веке бытовал расхожий взгляд на Татиана как на человека, враждебного греческой культуре не столько из-за своей веры, сколько в силу варварского происхождения. Так, И. Геффкен писал о “Griechenhass” (“ненависти к грекам”) Татиана, сравнивая его с Иосифом Флавием1. В таком случае должно быть, естественно, этническим наименованием. Однако такая точка зрения, поскольку содержала очевидный оттенок вульгаризации и модернизации, серьезно, в сущности, не рассматривалась.

Сторонники двух других возможных позиций вели прямую полемику, в ходе которой приводились доводы разной степени убедительности.

Второе из предлагаемых решений сводится к тому, что “эллины” Татиана суть просто язычники независимо от их этнической принадлежности. Сюда включаются и римляне, и сирийцы, и прочие народы². Но как объяснить, что, когда Татиан упрекает своих оппонентов в том, что у них нет единого языка, но различные наречия, то перечисленные наречия оказываются диалектами только греческого языка? При этом именно такое многообразие диалектов выделяет эллинов из всех других народов: “теперь же получается, что только вы не общаетесь на едином языке” (I). Однако самое главное — подобная точка зрения совершенно игнорирует очень весомый для Татиана момент, а именно противопоставление эллинов и варваров. Действительно, если “эллины” включают в себя все языческие народы, то зачем напоминать им, что различные виды деятельности придумали не они, а, скажем, карийцы, фригийцы, вавилоняне или еще кто-то? (1)

Оба эти противоречия снимаются, если принять третье истолкование, которое М. Эльце формулирует следующим образом: противоположность философии и христианства выражается исключительно в противоположности эллинства и варварства, причем эллины у Татиана — это не “исповедующие язычество”, но образованные люди, и данный термин не следует понимать в этнографическом смысле⁵. Вышеприведенное высказывание относительно языка нужно в этом случае относить лишь к литературному языку, то есть языку ученой словесности, которая преимущественно и пользовалась к тому времени этими отмирающими диалектами. Отождествление “эллинов” Татиана с “образованными людьми” , выдвинутое впервые А. Гиль-генфельдом, получило столь безусловное признание, что попало даже в известный справочник Альтанера⁶.

Но сколь бы правдоподобной ни казалась данная версия, при более пристальном рассмотрении и в ней обнаруживаются некоторые противоречия. Неясно прежде всего, что же такое “образованность”. Либо это ученость с современной точки зрения, либо — с позиций самого Татиана, или же, наконец, вопрос заключается лишь в содержании и свойствах этой образованности.

Первая возможность должна быть отвергнута из-за научной некорректности, ибо проблема состоит в том, кого сам Татиан подразумевал под “эллинами”, а не в том, против кого объективно оказалось направлено его сочинение. При этом слова, производные от часто сопровождаются уточнениями типа “у нас” или “у вас”, “ваша” или “наша” и т. д.). Пайдейе “их, эллинов” (31, 1; 35, 1) противопоставлена “наша” (35, 2). Сам Татиан называет себя “философствующим” (42). Что же касается выражения , как будто бы употребленного как эквивалент к то контекст в этой фразе явно иронический: “лжесвидетельствуете вы, ученые!”

Означенная тема действительно занимает у Татиана весьма заметное место, но решается она не противопоставлением “учености” и “неучености”, а как выбор между “ученостью” и учением истинным и ложным. Другое дело, что одна из сторон в споре присвоила себе исключительное право на обладание этими ценностями, и задача Татиана — не развенчать саму философию или образованность как таковую, но показать, что у тех “варваров”, которым эллины в ней отказывают, она в действительности представлена в наиболее полном и истинном своем выражении. Поэтому отождествление “эллинов” и “образованных” принадлежит не Татиану, а его оппонентам, сам же он против такой позиции полемизирует. Вместе с тем не следует абсолютизировать защиту Татианом “варваров” или, тем более, “варварства” самого по себе. Не случайно в “Слове” такое высказывание: “...и если они называются варварами, не (следует) делать это поводом для насмешек” Оптатив глагола указывает на то, что автор не принимает данное наименование безоговорочно. Вполне очевидно, что Татиан защищает не всех варваров вообще, но определенную группу людей, обозначенную местоимением “мы” которую эллины причисляют к варварам (в отличие от Иустина, Татиан избегает прямого упоминания Христа или христианства).

Таким образом, из всех трех осталась одна возможность понимать под “образованностью” некую конкретную ученость, античную вообще (т. е. языческую) или специально греческую. Нетрудно заметить, однако, что рассуждение вернулось в свою исходную точку, так как для выяснения специфики “эллинской образованности” необходимо сначала выяснить, кто же такие для Татиана эллины. Поэтому и разбираемая версия (“эллины” = “образованные”) не может быть признана вполне удовлетворительной.

На вопрос о том, к кому обращено произведение Татиана, то есть кто подразумевается под словом можно ответить, если удастся найти какое-то подобие родового понятия, для которого “эллины” и “мы” (христиане) были бы понятиями видовыми. Иными словами, следует попытаться понять, что такое “эллинство” Татиана — народ, “сословие” (в смысле отношения к образованию) или религия? Рассмотрим те из встречающихся в тексте “Слова к эллинам” понятий, которые могли бы служить общим предикатом для “эллинства” и христианства. Может быть, противопоставляя “нашу” философию и пайдейю “эллинским”, Татиан понимает эллинство и христианство как два вида философии или учености вообще? Если учитывать те расширительные толкования, которые эти понятия могли получать в христианском словоупотреблении, то такое предположение вполне допустимо. Однако что касается “эллинства”, то ни один из двух терминов не может служить Татиану для обозначения этого явления в его полном объеме. Эллинская философия подвергается критике как вполне определенный аспект “эллинства” наряду с другими — литературой, риторикой, законодательством и религией. Более того, она представляет собой “профессиональное занятие”, (философ Кресцент злоумышлял против Иустина, поскольку тот критиковал нравы его коллег — 19,1). Несколько сложнее с понятием Оно, конечно, шире “философии”, но все же не охватывает таких важных для Татиана сфер, как нравы и обычаи. Следующие фрагменты показывают, что пайдейа не имеет всеобъемлющего значения: “...те же, кто заботится об учености , хвалятся, что видят его (Фаларида. — Д. А.) посредством изображения” (34, 1) — “те” не приравнено к “Вы, эллины”, что в данном контексте было бы вполне уместно. Обосновывая выбор Моисея и Гомера в качестве точек отсчета для сравнения древности “наших” и эллинских достижений, Татиан говорит: “...Гомер... потому что он древнейший из поэтов и историков... Ибо мы обнаружим, что наше (учение) старше не только учености эллинов, но даже еще и изобретения письма” (31, 1). Из этих примеров видно, что слово Татиан употребляет в достаточно узком смысле (поэтому мы переводим его как “ученость” или “образованность”).

Вместе с тем в “Слове к эллинам” имеется отрывок, который позволяет, как нам представляется, определить надлежащий предикат к слову “эллины”: “(27)... Что пользы от аттических выражений и философских соритов, от убедительности силлогизмов, от измерений земли, и положения звезд, и от путей солнца? Ведь проводить время в подобных изысканиях есть дело человека, самому себе законопола-гающего установления. (28) Потому осудил я и ваше законодательство. Ибо следовало бы, чтобы у всех была одна общая политая. Ныне же сколько видов городов , столько и законоположений, так что то, что у некоторых позорно, для других добродетельно. Эллины, например, считают неприемлемым сочетаться с матерью, а для персидских магов это — прекраснейший обычай. И мужеложество у варваров преследуется, а у римлян удостоено преимущества, и они стараются собирать мальчиков табунами , словно лошадей на пастбище”.

На первый взгляд вызывает недоумение, почему Татиан упрекает эллинов в том, что у них одни обычаи, у персов — другие, у римлян — какие-то еще, а у варваров — противоположные римским. Не имеет ли у него слово “эллины” два значения — более широкое и более узкое? На самом же деле логика рассуждения довольно проста: Татиан осуждает законоположения эллинов потому, что их установили люди сами для себя (“самому себе законополагающего...”), и эллины, следовательно, не могут доказать, что их законы лучше, чем у персов или кого-то другого (при этом предполагается, что христиане получили свой закон от Бога). Перед нами, таким образом, не что иное, как старый аргумент софистов в пользу относительности человеческой морали, но примененный с совершенно иных позиций.

Итак, даже отнесение “политии” к области “закона” не сужает значение этого термина, что особенно ясно вырисовывается, если проследить его употребление по всему тексту апологии Татиана.

“Ибо устроение мира хорошо, жительство же , которое в нем, дурно, и можно видеть, как не знающие Бога словно бы заискивают перед зрителями на празднестве” (19). То, что вместо здесь стоит очень близкое и этимологически, и семантически большого значения не имеет. Важно, что это слово в приведенной фразе как бы поднимается на очень высокий уровень обобщения, охватывая всю человеческую деятельность, направленную (в данном случае) в недолжную сторону.

Политии, судя по тексту 28 главы, для Татиана существуют разные, но главное, что предстоит выяснить: представляет ли собой христианство одну из них. Вот высказывание, завершающее апологию Татиана (40): “... я предстаю перед вами готовым к исследованию догматов , не отрекаясь от угодной Богу политии . Казалось бы, Татиан просто не хочет отрекаться от праведной жизни, но готов дискутировать о “теории”. В действительности, однако, смысл другой. Татиан выражает готовность дать отчет в любом положении своей веры и не собирается от нее отрекаться. Нужно учесть, что в христианском употреблении есть фактически термин, означающий именно формальный и публичный отказ от Христа. Это слово и использовано в соответствующем изречении: “Кто отречется от Меня перед людьми, отрекусь от того и Я перед Отцем Моим Небесным” (Мф 10: 33). В другом месте, обращаясь к воображаемому противнику, Татиан говорит: “Я почитаю начальников ничуть не больше, чем Бога, и не скрываю того миропонимания, которое имею. Зачем ты советуешь мне солгать о своем исповедании? не случайно переводится здесь как “(веро)исповедание”. Оппонент Тати-ана советует ему не переменить образ жизни или воззрения, а формально отречься перед властями, которые, кстати говоря, как раз этого от христиан и требовали. Вот пример, который как нельзя лучше поясняет значение глагола: “Только от Него, если мне прикажут отречься, я не повинуюсь, но скорее умру ” (4).

Итак, слово “полития” применяется Татианом и для обозначения его христианского вероисповедания, и, таким образом, для Татиана христианство — тоже полития. Собственно, эта полития и должна была бы быть единой и общей для всех, но до поры помимо нее существуют другие — эллинов, персов, римлян и прочих народов. В отличие от христианства, они соотнесены с некими совокупностями городов , то есть с определенными этнополитическими единствами. Если эллинство есть одна из политий, то, чтобы определить, по какому признаку человека можно причислить к эллинам, необходимо раскрыть содержание понятия “полития”.

Нам представляется, что этнический аспект, несомненно, присутствует в Татиановом понимании “политий”. 06 этом свидетельствует текст цитированной выше 28 главы “Слова” и высказывания Татиана о языке. Одно из них, об отсутствии у эллинов единого языка, уже приводилось. Но гораздо интереснее другое, показывающее, что христиан и эллинов разделял и языковый барьер: “...и если они называются варварами, не (следует) делать это поводом для насмешек: ибо найти причину того, что не все понимают наречие друг друга, вы, если захотите, сможете” (30). Следующий момент, охватываемый “поли-тией”, — религия и мировоззрение вообще. Татиан, правда, не говорит об отличиях эллинской формы язычества от всех прочих, но это не значит, что он их не осознавал. И, наконец, как уже говорилось, в “политию” входят законы и обычаи.

С вопросом об отношении политий и государства тесно связана и другая тема — о месте римлян в системе аргументации “Слова к эллинам”.

Он нигде не говорит о “ваших” начальниках или “вашем царе”. Создается впечатление, что эллины у него не имеют вообще никакого отношения к государственности. А каким образом они вредят христианам, ясно из следующей фразы: “(4) Зачем, мужи эллины, вы хотите, как в кулачном бою, сталкивать с нами политий? И пусть я не хочу пользоваться чьими-то узаконениями , почему меня ненавидят как самого мерзкого человека? Приказывает император платить подать — я готов давать ее, господин велит прислуживать и быть рабом — я признаю рабство”.

Совершенно очевидно, что здесь — это не правовые нормы, исходящие от государства. Татиан считает, что полития, как он ее понимает, не должна быть объектом государственного контроля. Компетенция государственной власти у него ограничивается взысканием податей (рабство, по-видимому, воспринимается просто как универсальный и неизбежный общественный институт). Эллины же хотят противопоставить христианам другие политий (примечательно тут множественное число) и, самое главное, государственную власть. В этой связи нелишне вспомнить дошедший до нас фрагмент апологии Мели-тона Сардского, в котором он говорит, обращаясь к Марку Аврелию:

“И твой отец... написал городам, чтобы они ничего не замышляли на нас: лариссейцам, и фессалоникийцам, и афинянам, и всем эллинам” (Euseb. Н. Е. IV, 26, 10). Инициаторами преследований христиан здесь выступают эллины в самом что ни на есть “этническом” и даже территориальном смысле этого слова.

Лучше всего различие между римлянами и эллинами выражено у Татиана в такой фразе: “...поэтому, распрощавшись и с кичливостью римлян, и с пустословием афинян... я обратился к нашей варварской философии” (35). Кичливость есть характеристика римлян как обладающих властью, а пустословие — эллинов, в чьем исключительном ведении, по их собственному мнению, находится (мы полагаем, что “афиняне” в данном случае — то же, что и “эллины”, а такое наименование взято лишь для того, чтобы получить полноценную риторическую антитезу “Рим — Афины”, как “Афины — Иерусалим”). В этом и заключаются реальные предпосылки концепции, ставящей знак равенства между “эллинами” и “образованными” в апологии Татиана.

Необходимо оговориться, что когда мы употребляем термины “этнический” или “этнополитический”, это происходит только в целях полемики со сторонниками упомянутого мнения. Это совсем не значит, что мы согласны с первой из трех перечисленных в самом начале концепций. Ее приверженцы (а они встречаются и сегодня) утверждают, что Татиан недолюбливал эллинов, поскольку чувствовал себя ущемленным из-за своего негреческого происхождения. Если ограничивать ся текстом “Слова к эллинам”, то такой взгляд опровергается уже тем, что принадлежность к той или другой политии, по Татиану, может и должна быть предметом свободного выбора. Эллины третировали Татиана как варвара именно потому, что он был христианин, а не наоборот. Если же подходить к данной проблеме как бы извне, в более широкой перспективе, то можно предложить следующее рассуждение.

2. Предисловие к новому русскому переводу "Слова к эллинам"

Из христианских писателей П века, получивших общее наименование “ранних апологетов”, особое место в истории Церкви и христианской литературы принадлежит Иустину Философу (или Мученику) и Татиану. При этом все доступные источники, начиная с их собственных сохранившихся сочинений и кончая поздними церковно-историческими компиляциями, свидетельствуют о полной их противоположности друг другу во всем, что выходит за пределы основных положений христианского вероучения. Вместе с тем известно, что Татиан, ученик Иустина, относился к нему с неизменным почтением, и сведений о каких бы то ни было разногласиях между ними у нас нет.

И все же различия между этими двумя авторами настолько серьезны, что их невозможно игнорировать. Поэтому в качестве введения к новому русскому переводу сочинения Татиана целесообразно будет рассмотреть, насколько отраженные в нем взгляды и настроения характеризуют общее направление святоотеческой мысли и не стоит ли за ним нечто большее, чем личный темперамент и пристрастия автора.

Если Иустин был чтим не только как мученик, отдавший жизнь за Христа, но и как одни из главнейших богословских авторитетов доникейского времени (именно поэтому ему приписано множество более поздних сочинений), то Татиану досталась роль еретика и маргинала, хотя изрядная часть его литературной деятельности приходится на время до разрыва с кафолической общиной. Как известно, Тертуллиан под конец жизни впал в ересь, но это не помешало его трудам снискать высочайшую оценку Церкви, — в случае же с Татианом этого не произошло.

Интересно, что в дошедшем до нас материале источников образ Татиана разделяется как бы на две части, соотносимые между собой, но все же отчетливо различающиеся. Во-первых, это Татиан Иринея Лионского, Климента Александрийского, Евсевия и Епифания — “патриарх” энкратитской ереси, отвергавший брак, мясную пищу и вино (даже в евхаристии, откуда название Татиановой секты “гидропарастаты”, т. е. освящающие на литургии воду). Деятельность этого Татиана проходит в Сирии и Месопотамии, на его родине: именно там он составляет согласованную версию четырех евангелий, так называемый Диатессарон, где весьма искусно устранено все, что противоречило вышеупомянутой энкратитской доктрине. Немаловажно и то, что Диатессарон, по всей вероятности, изначально был написан не по-гречески, а по-сирийски, и наибольшее распространение впоследствии получил именно в сироязычной среде.