CОЧИНЕНИЯ

Исследование, о чем должно полагать владычественное здесь же и физиология слез и смеха, и некоторое естественное рассмотрение общности по веществу, по природе и по уму

Потому да умолкнет ныне всякое гадательное суесловие тех, кто в какие-либо телесные члены заключает умственную энергию, из которых одни полагают владычественное в сердце, а другие говорят, что ум находится в мозге, поддерживая эти мысли каким-нибудь поверхностным правдоподобием. Те, кто в сердце полагают владычество, в доказательство своего слова приводят то место, которое сердце занимает своим положением, так как оно, похоже, занимает пространство почти в середине всего тела, чтобы движение произволения из середины удобно распределялось по всему телу и так переходило в деятельность (энергию). И в свидетельство своему слову приводят то, что когда человек удручен или разгневан, тогда кажется, что такие страсти увлекают и этот член к сострастию. А те, кто головной мозг уделяют рассудку  говорят, что голова устроена природою как цитадель всего тела, в которой, подобно царю, обитает ум, окруженный чувствами, словно охраной гонцов и щитоносцев. И признаком правильности такого мнения они считают расстройство рассудка при повреждениях мозговой оболочки и забвение приличий, когда спьяну тяжелеет голова. Каждый из придерживающихся таких мнений приводит еще и некоторые более физические причины своего предположения о владычественном. Ибо один говорит, что движение мысли имеет сродство с огненным, потому что огонь и ум непрестанно движутся. И поскольку все согласны в том, что в части, где находится сердце, источается теплота, то, вследствие этого, говоря, что движение ума срастворяется удобоподвижности теплоты, он утверждает, что вместилищем умной природы является сердце. Другой же, называя как бы основанием и корнем всех чувственных способностей оболочку мозга (ибо таково название облегающего мозг покрытия), таким образом подтверждает свое слово, что умственная деятельность  водружена не в ином каком-нибудь члене, а именно в этом, в частности, тем, что прилаженное к нему ухо отбивает [в него] попадающие в него звуки. И зрение, присущее дну глазного седалища, посредством образов, попадающих в зрачки, оставляет внутри отпечаток. И в той же части [оболочки мозга] различаются свойства запахов, которые втягиваются внутрь [органами] обоняния. И чувство вкуса является рассуждением оболочки мозга, так как от приро­ды прирожденные ей нервы через сетчатый проход в шейных позвонках привносят свою чувственную способность в находящиеся в них мышцы. Я же признаю истинным, что разумевательное души (то   часто повреждается при усилении страданий, и рассудок ослабевает в природной своей деятельности [энергии] от телесного обстояния, а также и то, что сердце, подвигаемое раздражительными стремлениями, есть некоторый источник огненного в теле. А сверх того, что, по соответствующему учению естествознания, чувственные способности основываются в оболочке мозга, которая облекает собою мозг и умащается исходящими оттуда испарениями. Слышав все это от сведущих в анатомических теориях, я не отрицаю сказанного.

Но я не делаю из этого доказательства тому, будто бесплотная природа объемлется какими-либо очертаниями места. Ведь мы узнали, что расстройство ума бывает не только от отяжеления головы. От болезненного состояния плев, прилегающих с обратной стороны к ребрам, также страждет разумевательное; так определяют сведущие в медицине, называя эту болезнь  <расстройство ума»>, потому что эти плевы называются <древними>. И связанное с этой болью ощущение ошибочно относят к сердцу. Ведь тут на самом деле колотье не в сердце, а при входе в брюшную полость, но относят болезнь к сердцу по неопытности. Это объясняют те, кто в точности изучил болезни. А именно, что когда в болезненных состояниях во всем теле естественно происходит сжатие каналов и мышц, в глубинных пустотах скапливается все то, что вследствие препятствия не может быть выдохнуто. Потому, когда дыхательные внутренние органы сжаты своим окружением, часто происходит непроизвольное вдыхание воздуха, так как сама природа расправляет стесненное, дабы расправить сжавшиеся [части тела]. Такую одышку мы считаем симптомом страдания, называя ее стоном или вздохом. Но также и то стеснение, которое по видимости испытывает сердечная часть, на самом деле есть страдание не в сердце, но при входе в желудок, [и оно происходит] по той же самой причине, то есть от сжатия каналов, когда желчный пузырь из-за сокращения объема изливает едкую и вредную жидкость на входное отверстие желудка. Доказательством же этому то, что больные по внешнему виду становятся бледными и желтоватыми от чрезмерного скопления рассеянной по жилам желчной влаги. Но еще больше согласуется с моим словом тот непроизвольный процесс  который происходит от противоположной причины, — я говорю о веселии и смехе. Ведь у тех, кто получает удовольствие от чего-либо слышимого, некоторым образом расширяются и распускаются при наслаждении телесные каналы.

Ведь как в первом случае от страдания напрягаются тонкие и незаметные отдушины каналов и стесняют внутреннее расположение внутренностей, возгоняя влажное испарение к голове и оболочке головного мозга, которое, в большом количестве принятое полостями мозга, оттуда по каналам в основании мозга поступает к глазам, где при сжимании бровей влага выталкивается по каплям (капли называются слезами), — так, представь себе, когда в противоположном состоянии каналы расширены больше обычного и ими на глубину втягивается сколько-то воздуха, тогда оттуда он вновь выталкивается природой через канал, ведущий ко рту, причем этот воздух порывистым и кипучим движением выталкивают все внутренности совместно, а особенно, как говорят, печень. И потому природа, чтобы устроить удобный выход воздуха, расширяет ротовой проход, при выдыхании раздвигая щеки. Происходящее в таком случае называется смехом. Итак, на основании сказанного нельзя ни в печени полагать владычественное, ни из-за кипения крови вокруг сердца при состоянии раздражения думать, будто в сердце местопребывание ума, но все, о чем говорилось, нужно связывать с устройством тела.

Но об уме должно полагать, что он по неизреченному логосу срастворения  равнозначно прикосновен каждому члену. И если иные противопоставят нам здесь Писание, свидетельствующее, что владычественное — в сердце, то не без испытания примем это слово. Ведь помянувший о сердце упомянул и о почках  говоря: Испытуяй сердца и почки, Боже <Пс. 7, 10>, так что показал, что либо и в том, и в другом, либо ни в том, ни в другом заключается умственное. Итак, уяснив себе, что умственная энергия ослабляется или вовсе бездействует при некоторых состояниях тела, я не считаю это достаточным доказательством того, что сила ума ограничена каким-либо местом, так что при появлении воспалений в членах она лишается своего простора. Ибо такое мнение телесное, будто, когда сосуд уже занят чем-нибудь в него вложенным, ничто другое не может найти в нем места. Умная же природа ни телесных пустот занимать не любит, ни избытком плоти не изгоняется. Но ведь все тело создано наподобие музыкального инструмента, а с искусными в музыке часто случается, что они не могут показать своего искусства из-за негодности инструментов, не поддающихся мастерству (ведь и свирель, испорченная временем, или разбитая при падении, или проеденная плесенью, остается безгласной и бездейственной, хотя бы дул в нее тот, кто считается лучшим игроком на свирели). Так и ум, распространяясь по всему организму и прикасаясь, как это естественно, к каждому члену, соответственно умственным энергиям, делает в членах, пребывающих в естественном состоянии, то, что им свойственно, а в немощных членах его искусное движение пребывает бездейственным и бездеятельным. Ведь для ума естественно приусваиваться каким-либо образом к тому, что в естественном состоянии, и отчуждаться от того, что из такого состояния выведено.

И мне кажется, что рассмотрение в этой части является более соответствующим природе, потому что из него можно познать более тонкое учение. Ведь поскольку из всего самым прекрасным и превосходным благом является Само Божественное, к Которому устремляется все, что стремится к прекрасному, то поэтому говорим и что ум, как созданный по образу Прекраснейшего, пока причаствуется подобию первообраза, насколько вмещает, пребывает и сам в Прекрасном, а если как-то окажется вне подобия, обнажается от красоты, в которой был. А так как, по сказанному, ум украшается подобием красоты первообраза, формируясь чертами того, что явлено ему, как будто [отражение в] зеркале, то, согласно той же самой аналогии <с зеркалом>, мы приходим к выводу, что и управляемая умом природа связана с умом и сама украшается красотой прилегающего к ней, делаясь как бы зеркалом зеркала. Природа же [человека] владычествует и удерживает то вещественное ипостаси, в котором <вещественном> она предстает взору. Итак, пока одно обладает другим, причастность  к истинной красоте проходит через весь ряд пропорциональным образом, украшая всякий раз через находящееся выше то, что непосредственно к нему примыкает. Но если произойдет расторжение этого благого сродства, иными словами, будет, наоборот, превосходящее следовать низшему, тогда само вещество, уже отступившее от природы, обнаружит свое безобразие (потому что вещество само по себе бесформенно и неустроенно, и бесформенностью его испортится и красота природы, которая украшается умом). И так происходит передача уродства вещества через природу самому уму, так что в чертах создания уже нельзя будет увидеть образа Божия. Ибо тогда подобный зеркалу ум создает образы (идеи) оборотной стороны благого, а обнаружения сияния добра отметает, отражая в себе бесформенность вещества. И таким образом происходит возникновение зла, которое осуществляется через незаметное лишение прекрасного. Прекрасно же все, что имеет свойственное Первому Благу; то, что происходит вне этой связи и уподобления, всегда непричастно красоте. Итак, если, как мы уже видим, истинное благо одно, а ум, как созданный по образу Прекрасного, и сам должен быть прекрасным, а природа, содержимая умом, есть как бы образ образа, то доказывается этим, что вещественное в нас настраивается и подчиняется, когда им управляет природа, а вновь расстраивается, когда отделяется от Подчиняющего и Составляющего, и бывает расторгнуто сродство  с прекрасным. А подобное бывает только тогда, когда природа обращается вспять, склоняясь желанием  не к прекрасному, но к тому, что нуждается в украшающем. Ведь неизбежно все, что уподобляется нищете материи, из-за безобразия ее и некрасивости, и само по собственной своей форме преобразится так же. Но все это уже последовательно изучено нами в том рассмотрении, которое привело к настоящему [выводу]. Ведь требовалось узнать, помещается ли в нас умная сила в одной какой-либо части или распространяется равно во всех. А так как те, кто ограничивают ум пределами места, приводят в подтверждение такого своего предположения расстройство ума при противоестественном состоянии оболочки мозга, то наше слово доказало, что во всех частях человеческого состава, в каждой из которых естественно действует какая-либо сила души, эта сила равно остается бездейственной, когда эта часть пребывает в неестественном состоянии. А из этого последовательно вытекала предложенная в слове теория из которой мы узнаем, что в человеческом составе ум управляется Богом, а умом управляется вещественная наша жизнь, когда она в естественном состоянии, а когда отклонится от естества — отчуждается и умной энергии. Но возвратимся вновь к тому, с чего начали — к тому, что ум действует своею силою в том, что не отвратилось из-за болезни от естественного состояния, и укрепляется в слаженном, но обессилевает в том, что не вмещает его деятельности (энергии). В учении об этом можно увериться и иначе, и если не тяжело для слуха утружденных уже этим словом, то, сколько можем, остановимся кратко и на том.