CОЧИНЕНИЯ

Учение о причинах сна, зевоты и сновидений

Вещественная и протекающая жизнь тел всегда движением выступает вперед, в том и имея способность (силу) быть, чтобы никогда не останавливаться движению. Подобно тому как река, текущая в своем направлении, хотя и все время заполняет то русло, по которому течет, однако на одном и том же месте не видят всегда одну и ту же воду, но одна вода уже прошла, другая притекает, — так и здешней жизни вещественное в движении и течении меняется непрерывным чередованием противоположностей, так что никогда не в силах остановить превращение ( но возможность (силу) непрестанно покоиться в одинаковости обменивает на движение. Если же когда-нибудь движимое остановится, то непременно будет остановка и бытию. Как, например, заменилась полнота пустотой, а потом вновь полнота пришла на смену пустоте. Сон ослабил напряжение бодрствования, а потом бодрствование привело в напряжение измененное. И ничто из этого не сопребывает постоянно, но каждая из [противоположностей] удаляется при появлении другой. Так природа сама себя обновляет переменами, потому что, непрестанно участвуя в одной из противоположностей, от од­ной переходит к другой. Ведь если животное всегда напряжено деятельностью (энергиями), то происходит разрыв или разделение напряженных членов. А постоянная неподвижность тела расстраивает и разъединяет слаженное. Но вовремя и умеренно достигать того и другого — это и есть способность природы к постоянству, потому что при постоянном переходе между противоположностями в каждой из них она успокаивается от другой. Так, тело, получив при бодрствовании напряженность, разрешается от напряжения сном, чувственные силы на время успокаивая от деятельности, наподобие того как и коней после бегов разрешают от колесниц. И составу тела необходим благовременный покой, чтобы пища беспрепятственно растекалась по всему телу теми каналами, что в нем есть, когда никакое напряжение не мешает этому прохождению. Ведь как от сырой земли, когда осветит ее солнце теп­лейшими лучами, туманные испарения восходят из глубины, так нечто подобное происходит и с нашей землей, когда внутри от естественной теплоты воскипает пища. Пары, будучи по природе возносящимися вверх, воздушными и дышащими к более высокому, собираются в объемах головы наподобие дыма, просачивающегося в стенные щели. Потому, испаряясь оттуда через каналы чувственных способностей, расходятся [по телу], причем неизбежно останавливается чувство, оттесненное проходом этих паров. А зрение закрывается ресницами, словно свинцовыми приспособлениями — настолько они тяжелые, — которые опускаются на глаза. Огрубевший же от этих же самых паров слух, как будто дверью закрыв слуховые члены, пребывает в покое  от естественных действий. И такое невольное состояние  есть сон, при котором чувство в теле неподвижно, и бездеятельно всякое естественное движение, чтобы передача пищи, продвигающейся в каждом канале вместе с парами, совершалась удобно.

И по этой причине, если устройство чувствующих [органов] будет испытывать стеснение со стороны внутреннего испарения, и сну будет препятствовать какая-либо потребность, то наполнившиеся испарениями волокна сами собой естественно растянутся, так что часть, из-за паров пришедшая в утолщенное состояние, благодаря растяжению [снова] сузится, — нечто подобное делают те, кто посредством весьма сильного растягивания выжимают из одежд воду. Органы же, находящиеся в области горла, имеют круглую форму (а среди них множество жилообразных), и когда возникает необходимость и из них удалить сгустившиеся пары (натянуть же прямо орган круглой формы невозможно, иначе как растянув его вдоль по окружности), то благодаря тому, что при зевоте [в глотке] задерживается воздух (так как подбородок при этом обра­зует внизу углубление, приближаясь к язычку нёба) и все внутри растягивается, принимая форму круга, — эта туманная густота, задержанная органами [горла], выдыхается вместе с воздухом. Но известно, что подобное часто случается и после сна, когда сколько-то этих паров остается в местах непроходных и непродуваемых. Итак, всем этим теперь очевидно доказывается, что человеческий ум связан с природой: когда она слаженная и бодрственная, и сам бывает действующим, с ней вместе двигающимся, а когда она расслаблена сном, сам пребывает неподвижным, если только не принимать сонное мечтание ума за движение, производимое сном. Но мы говорим, что только разумную и упорядоченную деятельность (энергию) разумения должно относить к уму, а все сфантазированные во сне вздорные призраки, по нашему мнению, создаются бессловесным видом души как некие жалкие подобия деятельности (энергии) ума. Ведь когда душа отрешена сном от чувств, тогда она неизбежно оказывается и вне энергии ума. Потому что ведь через чувства в человеке происходит срастворение с умом; потому, когда чувства останавливаются, неизбежно упокаивается и разумение. Доказательством служит то, что фантазирующему часто представляется нелепое и невозможное, чего не было бы, если бы душа и тогда управлялась рассудком и разумением. Но мне кажется, что во сне более досточестные силы души успокоены (говорю об энергиях ума и чувств), и только питательная ее часть остается действующей. В ней-то запечатлеваются запоминающей [способностью] этого вида души подобия чего-то бывающего наяву и отголоски производимого чувством и разумением. Все это как встретилось, так и живописуется, когда у запоминающей [способности] души такого вида остаются какие-то отголоски.

Итак, обо всем этом фантазирует человек, и тогда он имеет дело не с явлениями через связь с ними, а обманывается какими-то перемешанными и беспорядочными обольщениями. Но как в телесных действиях, когда соответствующие члены действуют согласно вложенной им от природы способности (силе), некоторое возбуждение передается и к покоящимся членам от движущихся, — так и в душе: если она сама и покоится, но в ней оказывается нечто движущееся, то и целое получает возбуждение от этой части. Ведь невозможно, чтобы расторгалось естественное единство, когда какая-либо из естественных сил относительно преобладала бы своей энергией. Но как в бодренных и старательных преобладает ум, ему же прислуживает чувство, но не оставляет их и сила, управляющая телом (ведь ум по потребности поставляет пищу, чувство принимает доставленное, а питательная сила тела усваивает себе то, что дано), — так и во сне в нас как-то меняется местами владычество этих сил. Тогда при владычестве бессловеснейшей останавливается действие других, однако не совершенно угасает. И так как тогда сном питательная сила подводится к пищеварению и всю природу ради себя лишает досуга, то не вовсе отделяется от нее чувственная сила (ведь нельзя же разъять однажды соединенное природой), хотя она и не в силах возгореться своею энергией, останавливаемая сонным упокоением чувственных [способностей]. И по тому же закону (логосу), когда ум управляется чувственным видом души, следовало бы сказать, что тогда, когда последняя движется, он движется вместе с ней, а когда покоится, вместе с ней останавливается. Нечто подобное обычно бывает с огнем, когда он со всех сторон скрыт соломой, но ни одно дуновение не раздувает пламени: тогда он ни окружающему не передается, ни затухает совершенно, но вместо пламени от соломы в воздух исходит пар; если же подует ветерок, дым обратится в пламень. Таким же образом и ум, в бездействии сокрытый во сне чувствами, из-за них ни возгореться не способен, ни совершенно угаснуть, но движется как что-то дымящееся, то действуя как-то, то не имея сил. Так музыкант, налагающий смычок на ослабленные струны лиры, неправильную производит мелодию — ведь ненатянутая [струна] не может звучать; но хотя рука его мастерски и часто движется, водя смычком в разных положениях, соответствующим тонам, звучания нет, и разве что от движе­ния струн отдается какое-то глухое и беспорядочное гудение. Так и при расслаблении чувственного устроения органов во сне либо всецело успокоивается мастер — тогда орган претерпевает совершенное освобождение от того, что его наполняет и отяжеляет, — или без напряжения и слабо действует, ибо чувственный орган мешает проявить совершенное мастерство. И вот память нарушается вследствие этого, и предведение, дремлющее из-за [наброшенных на него] лживых покровов, во [внешних] подобиях фантазирует то, чем заняты наяву, и оттого [эта способность] часто возвещала то, что сбывалось. Ведь и у скудного естества есть что-то помимо телесной грубости, чтобы смотреть на вещи. Впрочем, сказанное нельзя понимать так, будто [во сне] будущее делается ясным и понятным. Но поскольку объявление будущего бывает искаженным и двусмысленным, то те, кто истолковывают подобное, именуют [вещие сны] некоей загадкой. Так виночерпий выжимал гроздь в чашу Фараона; так хлебодар воображал, что несет корзины <Быт. 40, 1 сл.>. Каждый из них чем занимался наяву, за таким занятием видел себя и во сне. Ведь подобия обычных их занятий, запечатленные в [способности] душ к предведению, через такое пророчество ума дали возможность вовремя узнать, что сбудется.

А если Даниил и Иосиф и те, кто после них, божественной силою преднаучались ведению будущего и никакого у них не было замутнения чувства, — то здесь ничто не относится к предмету нашего слова. Ибо никто да не разумеет, будто это происходило силою [самих] спящих, иначе, последовательно рассуждая, он обязательно решит, что и наяву бывающие богоявления происходят не как откровение, а сами собой следуя природе. Потому что, хотя все люди управляются собственным умом, немногие удостоены явного собеседования с Богом, так же и естественное сонное мечтание происходит одинаково и равноценно у всех, но только некоторые, а не все, бывают во сне причастны какого-либо божественнейшего явления. А у всех других если и бывает во сне какое-нибудь предведение, то лишь названным выше образом. Если же египетский <Быт. 41, 1 сл.> и ассирийский <Дан. 2, 1 сл.> властители приводились к ведению будущего Самим Богом, то в этом было особенное смотрение (икономия): ведь подобало выявиться скрытой премудрости святых, чтобы не без пользы для всех совершить ей течение жизни. Как бы узнали, кто такой Даниил, если бы заклинатели и волхвы не обессилели бы в разгадывании мечтания? Как спасся бы народ египетский, когда Иосиф был заключен в темнице, если бы ради суждения о сне он не объявился бы среди него? Следовательно, здесь нечто другое, о чем не нужно рассуждать как об обычных фантазиях. Самая обычная разновидность сновидений общая для всех, и она многообразно и многовидно происходит в мечтаниях. Потому что или, как сказано, в запоминающей [способности] души остаются отголоски ежедневных занятий, или часто бывает, что состояние спящих отражает потребности тела. Ведь так жаждущему кажется, что он у источников, и нуждающемуся в пище — что он на пиру, и юноше в цвете возраста мечтается соответствующее его страсти. Но узнал я и другую причину бывающего во сне, ухаживая за одним из близких мне, который повредился рассудком. Отягощенный пищей, принятой сверх его сил, он вопил, ругая окружающих за то, что наполнили внутренности его калом и еще добавили ему [страданий]. И когда уже тело его напряглось до пота, он жаловался, что присутствующие приготовили воду, чтобы прыскать на лежащего. И он не перестал вопить до тех пор, пока исход дела не объяснил причину такой ругани. Потому что вдруг на теле выступил обильный пот, и разрешившийся желудок обнаружил, что за тяжесть во внутренностях. Так что в этом случае, когда трезвость ослаблена заболеванием, природа страдала, соучаствуя в болезни тела, не оставаясь нечувствительной к беспокоящему ее, но из-за болезненного отклонения не будучи в силах точно выяснить, что ее мучит. Так должно быть и когда разумевательная [способность] души усыпляется не от немощи, а естественным сном. Когда оказавшийся в таком состоянии заснет, выступление пота обозначится [в сновидении] водою, а обремененность пищею — тяжестью во внутренностях. И многим из обучившихся врачеванию тоже кажется, что по различию страданий и сонные видения бывают разными у больных: одни у желудочных, другие при болезнях оболочки мозга и еще другие у горячечных, неодинаковые у тех, кто страдает от желчи, и у тех, кто [мучается] от флегмы, и снова разные у тех, кто [страдает] наполнением соков и [наоборот] их лишением. Отсюда можно видеть, что питательная и растительная сила души имеет нечто и от умной, сорассеянное в них через срастворение, что некоторым образом уподобляется той или иной потребности тела и фантазиями согласовывается с преобладающей страстью. Еще и по состоянию нравов у многих различаются сновидения. Одни мечтания у мужественного, другие у трусливого; иные сны у распущенного, иные у целомудренного; об ином грезит щедрый и об ином — ненасытный. И такие мечтания запечатлевает в душе отнюдь не разумение, а бессловесное расположение: о чем привычна [ему] забота наяву, образы того создаются и во снах.