Но, может быть, кто-то, глядя на разложившиеся тела и в меру своей способности рассуждая о Божественном, называет слово о воскресении невозможным и утверждает, что нельзя допустить ни возможности остановки ныне движущегося, ни возбуждения ныне неподвижного. Но пусть для такого человека первым и наибольшим доказательством истинности воскресения будет достоверность проповеди о нем: верность сказанного удостоверяется исходом остальных пророчеств. Ведь поскольку божественное Писание предлагает много разнообразных слов, то, рассмотрев ложность или истинность всего остального, можно таким путем понять и догмат воскресения. Потому что если в другом эти слова изобличатся как лживые и заблуждающие от истины, то обязательно и в этом не из­бегнут лжи. Если же опыт будет свидетельствовать истину всего прочего, то в таком случае следовало бы и проречение о воскресении считать истинным. Поэтому вспомним одно или два предвозвещения и сравним прореченное с результатом, чтобы через это узнать истинность слова.

Кто не знает, как в древности процветал народ израильский, противостоявший всем державам во вселенной? Какие в граде Иерусалиме были дворцы? какие стены? башни? величественное здание храма? Все это даже уче­никам Господним казалось достойным удивления, и, как показывает евангельское повествование, удивляясь види­мому, они пытались обратить внимание Господа, говоря: какие дела и какие здания! <Мк. 18, 1—2>. Господь же дивящимся настоящему показывает будущее запустение этого места и исчезновение той красоты, говоря, что вскоре ничего из видимого здесь не останется. Также и во вре­мя страдания жены следовали за Господом, оплакивая неправедный над Ним приговор, — ведь они не видели еще божественного смотрения (икономии) в происходящем. Господь же советует молчать о происходящем с Ним как о недостойном слез и отложить рыдание и плач до настоящего времени слез, когда город будет обложен осаждающими и страдания дойдут до такого ужаса, что самым блаженным будет считаться неродившийся. И при этом предупредил даже о таком проклятии, как поедание своих детей, говоря, что блаженна будет в те дни утроба не раждавшая <Лк. 23, 29>. Где же теперь те дворцы? где храм? где стены? где защитные башни? И где держава израильтян? Не по всей ли почти вселенной рассеяны они, один здесь, а другой там? И во всей этой катастрофе не разрушились ли дворцы? Мне кажется, что обо всем этом и о подобном этому предупредил Господь не ради самих событий (разве настолько уж было полезно слышавшим предречение о том, что непременно сбудется? Ведь они узнали бы это на опыте, даже не зная заранее о том, что произойдет), но чтобы через это они поверили впоследствии и более важному. Ведь свидетельство дел в пользу этого — доказательство истинности другого.

Это похоже на то, как если бы земледельцу, толкующему о всхожести семян, встретился бы кто-то неопытный в земледелии и не поверил бы ему; тогда для доказательства истины земледельцу было бы достаточно показать всхожесть одного из семян, лежащих в мере, чтобы можно было поручиться и об остальных. Потому что увидевший, что одно зерно пшеницы, или ячменя, или чего-то другого, чего бы там ни оказалось в количестве одной меры, брошенное в землю, становится колосом, перестанет не верить ни об одном этом зерне, ни об остальных. Так же достаточной кажется мне для того, чтобы свидетельствовать таинство воскресения, истинность всех остальных слов. А еще больше — опыт самого воскресения, которому мы научились не столько словами, сколько самими делами. Ведь поскольку велико и превыше веры было чудо воскресения, то [Господь], начав с низших степеней чудотворения, незаметно приучает нашу веру к большим. Так и мать, правильно кормящая ребенка, пока рот у него мягкий и нежный, питает его грудью, а когда он подрастает и у него появляются зубы, дает ему хлеб, но не грубый и плохо выпеченный — чтобы жесткой пищей не повредить мягких и непривычных десен, — но разжеванный своими зубами и тем самым приведенный в соразмерность и соответствие силе принимающего. А потом уже, по мере возрастания сил, понемногу предлагает ребенку и все более твердую пищу. Так же и Господь маленькие души людей, как будто младенцев, питая и вскармливая чудесами, сперва показывает подобие силы воскресения на безнадежной болезни — это было хотя и великим делом, однако не таким, чтобы не поверить рассказу о нем. Запретив горячке, которая сильно жгла тещу Симона, Он так изменил болезненное состояние, что та, кончины которой уже ждали, смогла служить присутствовавшим <Лк. 4, 38—39>. Затем Он приложил немного этой силы сыну царедворца, лежавшему в явной опасности (ведь история говорит, что он почти умер, когда отец кричал: Сниди, прежде даже не умрет отроча) вновь устроив восстание (воскресение) того, о ком были уверены, что он скончался <Ин. 4, 46—49>. Это чудо Он совершил ил с большей силою, потому что даже не приближался, но смог издали повелением послать жизнь. После этого Он и дальше последовательно восходит к высшим степеням чудес. Направляясь к дочери начальника синагоги, Он намеренно остановился на пути, предавая огласке исцеление кровоточивой, которое оставалось не­замеченным, чтобы в это время больной овладела смерть. Именно тогда, когда душа отделилась от тела, а потрясенные люди с плачевным воплем рыдали над несчастьем. Он как будто от сна повелевающим словом вновь восставил к жизни девицу. Так, известным путем и очередностью возводил Он человеческую немощь ко всё большему.

Потом и это чудо Он превосходит и высочайшей силою прокладывает людям путь к вере в воскресение. Писание рассказывает об одном иудейском городе Наине. У одной тамошней вдовы был единственный сын: не настолько ребенок, чтобы считаться в отроческом возрасте, но уже становившийся из ребенка мужчиной. Слово именует его юношей. История в немногом повествует о многом, и повествование — самый настоящий плач. Сказано, что мать умершего бе вдова <Лк. 7,12>. Видишь ли тяжесть несчастия, и как трагичен краткий рассказ Слова об этом страдании? Ведь что значит сказанное? Что не было у нее надежды родить детей, чтобы утешиться в постигшей утрате: женщина была вдова. Не на кого ей было взглянуть вместо умершего: он был единственным ребенком. А какое тут горе — легко понять всякому не чуждому естества. Его одного познала она в болезнях рождения, его одного вскормила грудью. Он один делал радостным ее застолье; на нем одном держалась радость дома. Он один был всем тем, что сладко и драгоценно в глазах матери, — играя на прогулках, учась и упражняясь в школе, веселясь в собраниях юношей. И уже эта отрасль рода, ветвь наследования, опора старости достигла возраста брака. Да и само упоминание возраста — особый повод для плача. О нем сказано «юноша», и значит, это был увядший цвет красоты; у него только начал пробиваться пушок, и еще не было густой бороды, и щеки его сияли еще прелестью. Как же тогда по нему могла страдать матерь его? Как будто огнем горела ее утроба, так что она продолжала над ним горький плач, обнимая лежащий труп, и не спешила она с погребением мертвеца, но, охваченная страданием, она продолжала над ним бесконечные рыдания. Даже этого не умолчало Слово: Виде бою Иисус, говорит оно, милосердова. И приступль, коснуся во одре, носящии же сташа. И рече мертвецу: юноше, тебе глаголю, востани. И даде его матери его живым <Лк. 7,13—17>. Так, над уже пробывшим короткое время мертвым и едва не положенным в гроб Господь совершил еще большее чудо, хотя повеление было тем же.

Но к еще более высшему восходит чудотворение, так что события все более приближаются к невероятному чуду воскресения. Занемог один из близких к Господу и друзей Его, имя занемогшему было Лазарь. А Господь мешкает с посещением друга, находясь далеко от больного, чтобы смерть улучила возможность и силу в отсутствие жизни сделать свое дело через болезнь. В Галилее Господь объявляет ученикам о смертном недуге Лазаря, а также и о сво­ем намерении восставить лежащего. А ученики устрашились жестокости иудеев, считая трудным и опасным вновь оказаться в Иудее среди убийц. Но, медля из-за этого и откладывая, они все-таки постепенно возвращаются из Галилеи. Потому что власть [Господа] превозмогла, и ученики были ведомы Господом, чтобы в Вифании быть посвященными как бы в предсовершение всеобщего воскресения. Прошло уже четыре дня после смерти, и над умер­шим было исполнено все установленное и тело скрыто во гробе. Как обычно, оно уже стало смердеть и разлагаться тлением, сочась гниением в перегной земли и неизбежным образом распадаясь. Небывалым делом и насилием над природой было бы вновь возвратить к жизни разложившееся в зловоние. И тогда в самом наглядном чуде приводится доказательство невероятного дела — всеобще­го воскресения. Ведь тут не от тяжелой болезни кто-либо восставляется, и не находящийся при последнем издыха­нии возвращается в жизнь, и не только что умершее дитя животворится, и не готовый к погребению юноша вновь отрешается от одра; но муж в возрасте, мертвый, уже гниющий, и смердящий, и распадающийся, так что из-за отвратительности разлагающегося тела даже близким было невыносимо, чтобы Господь приближался к гробу. Но единым животворящим зовом удостоверяется проповедь воскресения, а мы научаемся ожидать как общего того, что опытом узнали как частное. Ибо как при всеобщей перестановке элементов, говорит Апостол, снидет Сам Господь в повелении, при гласе архангелове и трубе <\ Сол. 4,16>, чтобы восставить мертвых в нетление, так и ныне сущий во гробе, при звуке повеления стряхнув смерть, как будто сон, и сбросив с себя произведенное смертью тление, целым и невредимым исходит из гроба, и даже погребальные пелены, связывавшие руки и ноги, не помешали выходу.

способом увериться в суждении об этом? Но, мне кажется, не зря было сказано в Капернауме, когда Господь от лица людей говорил Сам Себе следующее: всяко речете Ми притчу сию, врачу исцелися сам <Лк. 4, 23>. Ибо в других телах приложивший к людям чудо воскресения должен был и в своем собствен­ном человеке подтвердить это слово. Ты видел проповедь, действующую в других. Видел готовых сейчас умереть: дитя, только что испустившее дух, готового ко гробу юношу, истлевшего мертвеца — всех их равно одним повелением возвращенных к жизни. Или ты спрашиваешь об умерших от крови и ран — не лишатся ли они благодати из-за слабости животворящей силы? Посмотри на Того, Чьи руки пробиты гвоздями. Посмотри на Того, Чьи ребра пронзены копьем. Поднеси пальцы твои к дырам от гвоздей. Вложи руку твою в рану от копья. Без сомнения определишь, насколько могло углубиться острие, по величине раны заключая, насколько прошло оно внутрь. Потому что на какую глубину прошло железо, если рана свободно дает войти человеческой руке? Потому, если даже Такой восстал, то легко будет воскликнуть с Апостолом: Како глаголют нёции, яко воскресения мертвых несть? <\ Кор. 15, 12>. Итак, поскольку свидетельство событий доказало истинность всякого проречения Господа и об этом научены мы не только словом, но и от самих возвратившихся к жизни воскресением получили делом доказательство возвещенного, то какой остается повод не веровать? Разве мы [так] соблюдем прямой смысл повеленного: крепитесь, противоставши тем, кто философиею и лживою лестию <Кол. 2, 8> обманывают нетвердую веру? Но мы из немногих слов Пророка узнали способ [действия] благодати. Сказано им: Отымеши дух их и исчезнут, и в персть свою возвратятся. Послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли <Пс. 103,29—30>. И тогда, говорит он, возвеселится Господь о делех Своих <ст. 31>, потому что исчезнут грешницы от земли <ст. 35>. Ведь как можно будет от греха получать имя, когда греха не останется?