CОЧИНЕНИЯ

Может быть, не окажется за пределами предлежащего нам труда исследовать недоумение в церквах о душе и теле. Ведь некоторые из писавших прежде нас, а именно те, кем было написано слово О началах, утверждают, что души предсуществуют наподобие какого-то народа в своем собственном государстве и там же предлежат образцы  порока и добродетели. И душа, пребывающая в добре, остается не испытавшей связывания с телом, а если она уклонится от причастия добра, то погубит себя в здешнюю жизнь и тогда окажется в теле. А другие, держась Моисеева порядка устроения человека, говорят, что душа вторая по времени после тела Поскольку сперва Бог, взем персть от земли <Быт. 2, 7>, создал человека, а потом уже одушевил его вдуновением. И этим словом они доказывают большую ценность тела, чем души, которая была присоединена к созданному раньше. Они говорят, что душа появилась ради тела, чтобы не быть созданию бездыханным и неподвижным. А все то, что появилось ради чего-либо, всегда менее ценно, чем то, ради чего оно появилось. Так и Евангелие говорит, что душа больше пищи, и тело одежды <Мф. 6, 25>, потому что второе ради первого. Ведь не ради пищи душа, и не благодаря одежде сотворено тело, но когда последние уже существовали, для их надобности были изобретены первые. Итак, поскольку в обоих предположениях смысл предосудителен: у баснословящих, будто души преджительствуют в каком-то особом состоянии, и у полагающих, будто раньше были устроены тела, — то необходимо, чтобы ничто из говоримого в их учениях не осталось без исследования. Но чтобы полностью исчерпать учения тех и других и обнаружить все содержащиеся в их предположениях бессмысленности, потребовалось бы много времени и места; мы же вкратце, насколько возможно, обозрев каждое из утверждений, вновь обратимся к своему предмету.

Мне не кажется, что выдвигающие первое предположение и учащие, что государство душ старше, чем жизнь в плоти, очистились от эллинских учений, наговоривших им басен о перевоплощении. Ведь если исследовать это в точности, то со всей неизбежностью выйдет, что учение их сползает к тому же, что, как говорят, утверждал один из эллинских мудрецов: будто он родился мужчиной, и был пересажен в женское тело, и летал с птицами, и произрастал кустом, и в воде проводил жизнь. И, по вынесенному мною суждению, недалеко отступил от истины тот, кто говорит о себе подобное. Ведь действительно, достойны вздорности лягушек или галок, или бессловесности рыб, или бесчувственности дуба такие учения, говорящие, будто одна душа прошла через столь многие тела. А причина такой глупости как раз в том, что думают, будто души предсуществуют. Потому что от начала такого учения рассуждение постепенно ведется от одного предмета к следующему, пока последовательно не доходит до подобных бредней. Если же, как говорят они, из-за какого-нибудь порока душа отпадет от высшего жительства (государства), то, уже после того, как вкусила один раз телесной жизни, она вновь становится человеком. Жизнь в плоти является, в чем все согласны, более страстной, чем вечная и бестелесная, и все, бывающее в такой жизни, в которой больше поводов ко греху, неизбежно бывает и в большем пороке, и приходит в более страстное состояние, чем раньше. Страсть же человеческой души есть уподобление бессловесному; приусвоив себе это, она перетекает в природу скотскую. Однажды вступив на путь порока и даже оказав­шись в бессловесном [естестве], она никогда не оставит продвижения во зле. Ведь остановка зла есть начало добродетельного устремления — но добродетели в бессловесном нет. Следовательно, душа вынуждена изменяться к худшему, все время переходя ко все более бесчестному и всегда изыскивая природу, худшую той, в которой она есть. Так что из словесного она опускается до чувственного и так же чувственное переменяется в бесчувственное.

Вот до чего доходит их рассуждение, которое хотя и держится вне истины, но переходит от глупости к глупости с известной последовательностью. Однако уже отсюда идут неувязки, делающие их учение баснями. Ведь строгая последовательность показывает истление души: однажды соскользнув с высшего жительства, она не сможет остановиться ни в какой степени порока, но из-за своей связи со страстями она будет от словесного переходить к бессловесному, а от бессловесного опускаться до состояния бесчувственности растений, с бесчувственным граничит бездушное, а за бездушным следует несуществующее. Так что совершенно последовательно для них душа перейдет в ничто. Следовательно, неизбежно, что для нее станет невозможным вновь возвратиться к лучшему. Однако они возводят душу от куста к человеку. Следовательно, они доказывают этим, что жизнь в кусте предпочтительнее бестелесного пребывания. Ведь доказано, что продвижением к худшему душа естественно опускается к низшему. А ниже бесчувственной природы бездушное, до которого от начала своего учения они последовательно доводят душу. Но если им это не нравится, то пусть или заключат душу в бесчувственном, или, если хотят возвести ее оттуда к человеческой жизни, докажут, что древесная жизнь предпочтительнее (как сказано) первого состояния — коль скоро из первого состояния произошло ниспадение в порок, а из древесной жизни происходит возвращение в добродетель. Следовательно, мысль о том, что души созданы живущими сами по себе прежде жизни в теле и [в наказание] за порок связываются с телами, совершенно изобличается как не имеющая ни начала, ни конца.

А доказательство нелепости утверждения, будто душа младше тела, у нас уже готово ниже. Следовательно, одинаково неприемлемо учение тех и других. И я думаю, посредине между этими предположениями должно правиться в истине наше учение. И значит это не думать, согласно эллинскому обману, будто души, вращавшиеся вместе со вселенной, отяготились каким-то пороком и, не способные угнаться за скоростью движения полюса, ниспали на землю; и не утверждать также, будто человек был предварительно создан Словом, как будто статуя из брения, и для этого-то изваяния появилась душа (ведь тогда умная природа окажется менее ценной, чем статуя из брения).