St. Gregory of Nyssa

Так как человек, состоящий из души и тела, един, нужно предполагать одно общее начало его состава, так чтобы он не оказался ни старше, ни младше самого себя, когда телесное первенствовало бы в нем, а остальное последовало бы. Но мы утверждаем, что, согласно изложенному чуть выше, предведательной Божией силой была приведена в бытие вся человеческая полнота, чему свидетельствует и пророчество, говорящее, что Бог знает вся прежде бытия их <Дан. 13,42>. При сотворении каждой части не появлялось одно раньше другого — ни душа раньше тела, ни наоборот, — чтобы человек не пришел в разногласие с самим собой, разделяемый временным различием. Ведь, по апостольскому наставлению, природа наша умопостигается двоякой: человека видимого и сокровенного <I Пет. 3, 4>. Тогда если одно предсуществовало, а другое появилось после, то обличится известное несовершенство силы Создавшего, недостаточной для мгновенного создания всего, но разделяющей дело и занимающейся отдельно каждой из половин. Но как о пшеничном зерне или о другом каком-нибудь семени говорим, что в возможности оно заключает в себе облик (эйдос) колоса — зелень, стебель, междоузлия, плод, остны, — и ни о чем из этого мы не говорим, будто по закону (в логосе) природы оно предсуществует или предвозникает природе семени, но говорим, что в известном природном порядке проявляется вложенная в зерно сила, а не примешивается другая природа, — так и о человеческом семени предполагаем, что оно в первом побуждении к составлению [организма] имеет с ним вместе всеянную силу (возможность) своей природы. Развиваясь и проявляясь в известной естественной последовательности, она продвигается до совершенства, ничего не привлекая извне для побуждения к совершенствованию, но сама себя последовательно доводя до совершенства. Так что нельзя утверждать ни того, что истинно существуют душа прежде тела, ни того, что тело без души, но оба имеют одно начало как по более высокому логосу — по первоначальному положению Божиим золением, — так и по другому [логосу], составляясь всякий раз при побуждении к рождению. И как в том, что влагается для зачатия тела, невозможно увидеть развитости членов прежде образования тела, так нельзя понять в нем и особенностей души, пока ее возможность не перейдет в действительность (энергию). И как никто не усомнится, что это влагаемое несет в себе очертания различий частей тела и внутренностей — не за счет вмешательства другой силы, но поскольку заложенная [возможность] естественно переходит в действительность, — так, аналогично этому, можно понимать о душе: даже если она и не узнается в явлении через энергии, тем не менее она во влагаемом есть. Ведь вид человека, которому предстоит обрести завершенность в частях, в нем <влагаемом> присутствует в возможности, а остается он скрытым из-за того, что невозможно ему проявиться вследствие существования необходимой последовательности [развития]. Так и душа в нем есть, хотя и не проявляющаяся, проявится же она через свойственную ей природную энергию, продвигаясь вместе с телесным ростом. Ведь сила к зачатию отделяется не от мертвого тела, но от одушевленного и живого, и поэтому мы утверждаем, что справедливо не считать мертвым и бездушным то, что [происходит] от живого, [для того чтобы быть] толчком к жизни. А ведь то, что во плоти, является совершенно неодушевленным и мертвым. Мертвенность же происходит из-за лишения души. Но никто, пожалуй, не скажет, что лишение старше обладания, — разве что тот, кто настаивает на старшинстве бездушного, то есть мертвенности, перед душой. Если же кто-то будет искать более очевидного доказательства, что жива эта часть, которая становится началом создающегося живого существа, то можно уразуметь это и по другим признакам, отличающим одушевленное от мертвого. Ведь мы считаем доказательством жизни человека то, что он теплый, действующий и движущийся. А охлажденность и неподвижность тела есть не что иное, как мертвенность. Итак, поскольку мы наблюдаем, что то, о чем мы говорим, теплое и действующее, то поэтому мы убеждаемся, что оно не может быть неодушевленным. Но как по телесной его части мы не называем его ни плотью, ни костями, ни волосами, ни всем тем, что можно видеть у человека, но в возможности оно есть каждое из перечисленного, еще не явившееся зримо, — так и о душевной части мы говорим, что еще не имеет она в себе словесного (разумевательного), вожделевательного и раздражительного и всего, что можно видеть у души, но в соответствии с устроением и усовершенствованием тела, вместе с подлежащим возрастают и энергии души. Поэтому как у совершеннолетнего человека душевная энергия проявляется в более важном, так и в начале нашего составления содействие (синергия) души соответственно и соразмерно настоящей потребности обнаруживает себя в том, что из влагаемого вещества устраивает сама себе естественное для нее жилище. Ибо мы признаем невозможным, чтобы душа приспосабливала к себе чужие обиталища, также как отпечаток в воске нельзя приспособить к другой нарезке. Подобно тому как тело от самого малого приходит в совершенный возраст, и энергия души, растущая соответственно подлежащему, вместе с ним прибавляется и увеличивается. В первоначальном устроении предводительствует в душе, как будто корень, спрятанный под землей, одна растительная и питательная сила. Ведь малость принимающего не может вместить большего. Затем, когда растение выходит на свет и показывает свой побег солнцу, расцветает дар чувственного. Когда же созреет уже и достигнет соразмерной высоты, тогда, подобно плоду, начинает просвечивать словесная способность (сила), впрочем, не мгновенно вся проявляясь, а при старании возрастая вместе с совершенствованием органа, всегда принося такой плод, какой вмещает способность подлежащего. Если же ты ищешь душевных энергий в создании тела, то внемли себе, говорит Моисей <Втор. 15,9>, и как будто в книге читай историю дел души. Ведь сама природа нагляднее всякого слова тебе объяснит разнообразные занятия в теле души, как в устройстве целого, так и частей. Но я полагаю излишним описывать словом то, что есть наше собственное, как будто бы речь шла о невиданном чуде. Кто, глядя на самого себя, будет нуждаться в слове для изучения собственной природы? Тому, кто уразумел способ жизни и уяснил себе, что тело способно ко всякой жизненной деятельности (энергии), —тому возможно узнать, чем были заняты естественные [силы] души при первоначальном образовании человека. Так что из этого становится ясным для хоть немного наблюдательных, что влагаемое в мастерскую природы не является мертвым и бездушным, раз оно для насаждения живого отторгнуто от живого тела. Ведь и сердцевины плодов и отростки корней влагают в землю не омертвевшими без заложенной в них природной жизненной силы, но сохранившими в себе, хотя и сокрытым, но обязательно живым, свойство прототипа. Такую силу не влагает в них, отделяя от себя самой, окружающая их снаружи земля — ведь тогда бы и мертвые части деревьев давали бы побеги. Но земля только делает явным посаженное, питая его своею влагою и произрастанием корня, коры, сердцевины и ветвей доводя растение до совершенства. А такого не могло бы произойти, если бы не была заложена также и естественная сила, которая, привлекая к себе естественную и подходящую пищу, становится кустом, деревом, колосом или какими-нибудь зарослями.