CОЧИНЕНИЯ

Почему облик человека прямой, и о том, что руки — для слова, и тут же некоторая философия о различии душ

 Облик человека прямой и тянущийся к небу, и смотрит он вверх. И этим обозначается его начальственность и царское достоинство. Ведь одно то, что из всех сущих таков лишь человек, а у всех прочих тела поникли долу, ясно показывает различие в достоинстве тех, кто преклонился перед владычеством, и возвысившейся над ними власти. У всех прочих передние конечности тела — ноги, потому что согнувшееся всегда требует подпорок; но в устроении человека эти конечности стали руками. Ведь прямому стану достаточно было одного основания, надежно стоящего и на двух ногах. Но, помимо того, содействие рук помогает потребности слова. И если кто-нибудь содействие рук назовет особенностью словесной природы, он не совсем погрешит. Подразумеваю не только общую и очевидную мысль о том, что благодаря умению рук мы обозначаем слово буквами (ведь не чуждо словесного дара, что мы говорим буквами, и, некоторым образом, разговариваем рукой, сохраняя звуки в начертаниях алфавита), но имею в виду другое и говорю, что руки содействуют произношению слова. Но лучше, прежде чем исследовать это, обратимся к предложенной выше главе. Ведь мы едва не остались в неведении относительно порядка творения, — того, почему предшествует появление из земли растений, потом появляются бессловесные животные и затем, после их устроения — человек. Ибо, возможно, поймем отсюда не только очевидное для разума — то, что Сотворившему оказались нужны для животных трава, а для человека скоты, благодаря чему прежде травоядных появилась их пища, а прежде человека — то, что должно служить человеческой жизни. Но мне кажется, что во всем этом Моисей объявляет некое сокрытое учение и неизреченно преподает философию о душе, о которой мечтала и внешняя ученость, однако не уразумела отчетливо. Ибо Слово учит нас этим, что в трех различиях усматривается жизненная и душевная сила. Одна сила — только растительная и питательная, подводящая то, что нужно для роста питаемого; она называется природной и усматривается в растениях. Ведь и в растительном можно заметить некоторую жизненную силу, но не причастную чувству. Но кроме того есть и другой вид жизни, который включает и первый, но прибавляет к нему управляемость через чувство; он есть в природе бессловесных. Они не только питаются и растут, но имеют и чувственное действие (энергию) и восприятие. А последняя (совершенная) жизнь в теле находится в природе словесной, то есть человеческой: она и питаемая, и чувственная, и причастная слову, и управляемая умом. Пусть же и в нашем слове будет принято такое деление: из всего сущего одно — умное , а другое телесное. Но деление умного внутри себя отложим сейчас в сторону — ведь слово не об этом.

А из телесного одно совершенно лишено жизни, а другое причастно жизненной энергии. Из живых же тел опять: иное живет с чувством, а иное лишено чувствования. Чувственное же вновь разделяется на словесное и бессловесное. Поэтому Законоположник говорит, что первой после неодушевленного вещества, как бы в качестве основы для [нанесения] идей одушевленного, была образована эта природная жизнь, предсуществующая  в семени растений. После нее уже приходит в бытие то, что управляется чувством.

А поскольку, согласно этой последовательности, из принявших жизнь через плоть чувственное может быть само по себе без умной  природы, но словесное не иначе возникнет в теле, как только срастворившись с чувственным, то поэтому последним после произрастающего и пасущегося был устроен человек, ведь природа известным путем последовательно шла вперед к совершенству. Ибо всякая идея душ срастворена словесному сему животному, человеку, ибо он питается по природному виду души, растительной же способности [у него] прирождена чувственная, которая по своей природе занимает середину между умной и вещественнейшей сущностью— настолько грубее первой, насколько чище последней. Далее имеет место усвоение и растворение умной сущности в тонком и световидном из чувственной природы, так чтобы в составе человека были все три эти природы. Как и от Апостола мы этому научаемся, когда говорил он Ефесянам молясь о них, да сохранится всесовершенная благодать и тела и души и духа в пришествие Господа < 1Сол. 5, 28>, говоря «тело» вместо «питательная часть», «душою» означая чувствующее, а «духом» —умное. И также Господь в Евангелии поучает книжника прежде всякой заповеди ставить любовь к Богу, действуемую  от всего сердца, душ и и помышления <Лк. 10,27>. Ибо и здесь, мне кажется, Слово объясняет то же различение, сердцем называя совершенно телесное состояние , душою —среднее, а помышлением  — высшую природу умную и творческую силу. Отсюда и Апостол знает три различных произволения, именуя плотским то, которое печется о чреве, о его сладострастии; душевным — то, что в середине между добродетелью и злом, возвышается над последним, но не вполне причастно первой; духовным — то, которое созерцает совершенство божественного гражданства. Поэтому говорит Коринфянам, порицая их преданность роскоши и страстность: плотстии есте <1 Кор. 3,3> и совершеннейших учений не вмещаете. В Другом же месте, сравнивая среднее с совер­шенным, говорит: Душевен же человек не приемлет яже Духа: юродство бо ему есть. Духовный же востязует убо вся а сам той ни от единаго востязуется <Кор. 2, 14— 15>. потому как душевный превосходит плотского, так аналогично этому духовный выше душевного. Итак, Писание говорит, что человек был создан последним после всего одушевленного. Здесь Законоположник философствует не о чем ином, как относительно нашей души, по необходимой последовательности порядка [творения] усматривая совершенное в последнем. Ибо в словесном заключаются и остальные, а в чувственном всегда есть и природный вид, а в природном всегда бывает только вещественное.

Таким образом, природа как бы из ступенек, то есть из отличительных признаков (идиом) жизни, совершает путь восхождения от самого малого к совершенному. А поскольку человек есть словесное животное, нужно было устроить орган тела, соответствующий потребности слова. Как мы видим у музыкантов, что они в зависимости от вида инструмента исполняют разную музыку: на лирах не свиряют, а на свирелях не бряцают, — таким же образом следовало, чтобы устройство органов было соответствующим слову, — чтобы оно, издаваемое звучащими частями по мере потребности в словах, отдавалось бы в ушах должным образом. Ради этого и приданы телу руки. Ведь хотя и можно насчитать тысячи жизненных потребностей, для которых употребляются эти ловкие и на многое годные органы, руки, — для всякого мастерства и для всякой деятельности, с успехом служа при войне и мире, — но прежде всего особенно ради слова природа придала их телу. Ведь если бы человек был лишен рук, то, несомненно, у него, по подобию четвероногих, части лица были бы устроены соответственно с потребностью питаться: лицо было бы вытянутым и утончалось бы к ноздрям, у рта выдавались бы вперед губы, мозолистые, твердые и грубые, как это нужно, чтобы щипать траву, между зубами был бы вложен язык не такой, как теперь, а мясистый, жесткий и бугристый, помогающий зубам пережевывать то, что попало в зубы, или влажный и мягкий по краям, как у собак и прочих хищников, высовывающийся из пилы зубов сквозь щель между челюстями. Потому, если бы не имело тело рук, то как бы образовался у него членораздельный голос, когда устройство гортани не было бы приспособлено к потребности произношения? Тогда, несомненно, пришлось бы человеку или блеять, или мяукать, или лаять или ржать, или реветь, подобно быкам и ослам, или как-нибудь рычать по-звериному. Но теперь, когда телу дана рука, уста удобно служат слову. Следовательно руки являются особенностью словесной природы, измысленной Зиждителем для удобства слову.